Золотая паутина (др. изд.)
Шрифт:
— Не надо так, Сеня! — голос Валентины дрожал. — Ты же не захотел слитки продавать, вот Анатолий и…
Сапрыкин взорвался. Махал руками, кричал, и слюна брызгала Валентине в лицо.
— Не захотел! Не захотел! Что я тебе — и швец, и жнец, и на дуде игрец?! Все готовенькое для твоего Анатолия. А ему б только тешить тебя в кровати, да? Удовольствия от жизни получать. Прапор несчастный! Тьфу! Ненавижу этих, о погонами!
Он побушевал еще минуту-другую, а Валентина терпеливо ждала, опустив голову.
Наконец Сапрыкин выдохся, обмяк. Сидел понурый, серьезный.
— Сколько они хотят, Валентина? Этот пай, Михаил Борисович?
— Третью часть.
— Во! Видала? — он свернул кукиш, сунул ей под нос. — Ни один
— А вы с Криушиным сколько с меня брали? — не выдержала все-таки Валентина. — Я думаю…
— Ты про это не вспоминай! Поезд ушел, и Эдька твой смотался. И, кстати, правильно сделал. Я бы тоже маханул, если бы не это вот…— и пнул колесо «Волги». — Гири на ногах и руках, якоря. С ними и потонем. Прапорщик твой беду привел, Валентина. Попомни мои слова!
— Не каркай, Семен, и так на душе тошно. Давай думать, как из дерьма выбраться.
Сапрыкин положил тяжелую, в машинном масле, ладонь на стол.
— В общем так, Валентина. Давай попробуем выкрутиться. Надо откупиться от этого Борисыча. Я какой-нибудь сувенир сварганю, такой, знаешь, замысловатый, ахнет он. А ты, со своей стороны, тоже что-нибудь придумай. Хоть в койку с ним ложись, твое дело. А от таких «помощничков» надо избавиться. Работать на такую ораву… Да в гробу я их видал!
— Сеня, я кое-что придумала. Потом скажу. Ты это… Ты и для Битюцкого сувенир сделай, а? Он в гости ко мне собирается, я с ним тоже поговорить хочу. Может, получится.
— Ладно, сделаю, — Сапрыкин встал. Усмехнулся: — У меня тоже есть «художественная» задумка. Симпатичные будут сувенирчики.
Долматова попрощалась, пошла через двор, сквозь гоготанье гусей и кряканье уток. Краем глаза видела, что на нее смотрит из окна жена Сапрыкина Мария, но не повернулась к ней, не поздоровалась.
Глава двенадцатая
Тяжкие дни переживали Русановы, Виктор Иванович и Зоя, в самом начале 1988 года. Советское правительство приняло наконец решение о выводе своих войск из Афганистана, и известие это отозвалось в сердцах миллионов людей радостью. Радовались и Русановы, хотя чувство это омрачалось неизвестностью -: от Сергея давно уже не было ни строчки, Виктор Иванович, разумеется, мог бы через своих товарищей по Комитету навести справки о сыне, но что-то удерживало его от этого шага. Скорее всего, то, последнее письмо от Сергея, в котором он намекал на возвращение домой. Впрочем, и Виктор Иванович знал кое-что по этому поводу: генерал как-то собрал у себя в кабинете родителей воинов-«афганцев», а их в управлении набралось четверо, сказал: мол, товарищи Дорогие, потерпите еще немного, обсуждается вопрос о выводе, скоро должен решиться. Виктор Иванович не утерпел, рассказал об этом Зое (мать имела право знать), и с этой минуты они оба потеряли покой — ждали решения. Но самые тяжелые испытания ждалй их впереди.
…Телеграмму из Ташкента, из неведомой воинской части, Русанов получил по домашнему адресу, утром. Несколько мгновений Виктор Иванович непонимающе смотрел на листок, где четко значились его фамилия, имя и отчество, но смысл телеграммы дошел до сознания не сразу. А смысл был тот, что ему нужно ехать в Ташкент, найти по указанному номеру часть и забрать сына.
— Сережа! — ахнул Виктор Иванович, и тело его, будто пронизанное током, на некоторое время стало чужим. Русанов обессиленно опустился в прихожей квартиры на ящик с обувью, со страхом глядя на прыгающий в руках листок, и картины, одна страшнее другой, вставали перед глазами. Теперь ему было ясно, что Сергей ранен, что, наверное, стал инвалидом, не может самостоятельно добраться домой, поэтому в телеграмме и написано: «…Вам необходимо забрать сына Сергея лично». Бог ты мой, сынуля! Ведь уже объявлена точная дата вывода войск, осталось каких-то две с половиной недели!…
Полтора года назад провожали они Сергея в
Зоя, прекрасно знающая, что происходило в Афганистане (печать к тому времени писала уже обо всем открыто), буквально лишилась сна, требовала от мужа! «Витя, неужели ты ничего не можешь сделать для единственного сына?! Подумай о Сереже, мы можем потерять его!…»
Виктор Иванович дрогнул, отправился в военкомат, к давнему своему знакомцу полковнику Рыжакову. Но тот сказал, что уже поздно, Сергей написал рапорт о том, чтобы его направили служить только в Афганистан, иначе из армии сбежит. Конечно, сбегать он вряд ли собирался, но не учесть твердого желания призывника военком не мог.
Полковник Рыжаков, вполне соответствующий своей фамилии — весь огненно-рыжий, у него даже ресницы и волоски на руках были медного цвета, — сидя за заваленным бумагами столом, серьезно и сочувственно смотрел иа Русанова, и один бог знает, какие мысли рождались по этому поводу в его рыжей, аккуратно подстриженной голове. Он терпеливо ждал новых вопросов, но Виктор Иванович повернулся и ушел. В мозгу его жило теперь, плавило волю и жгло лишь одно зловещее слово: «Афганистан». Он не знал, что и как станет говорить Зое, как объяснять, что Сергей напросился туда сам, и он, отец, действительно ничего уже не может сделать!
В расстроенных чувствах Виктор Иванович зашел в первое подвернувшееся кафе, где торговали спиртным. Попросил у тучной, грудастой буфетчицы сто пятьдесят граммов коньяка, сел в дальнем углу, выпил. Ему нужны были силы для разговора с женой. К тому же он озяб на холодном октябрьском ветру, пока шел из военкомата пешком.
Отогреваясь, Виктор Иванович хорошо и нежно думал о сыне, который все-таки поступил по-мужски, как настоящий взрослый человек. Но в следующую минуту, случайно глянув на подвыпившего инвалида, с трудом добирающегося на костылях до входной двери, Русанов живо представил на месте этого человека своего сына… В глазах его потемнело. Бог ты мой, посылать свое дитя на ненужную войну, в чужую страну! Война там идет уже несколько лет, много полегло и ранено молодых солдат и офицеров, тяжело ранен и их сотрудник Барышников, помогавший коллегам-афганцам. Но майор Барышников — сотрудник Комитета государственной безопасности, зрелый боевой офицер, а Сергей — мальчишка, пацан! Уж лучше бы послали в Афганистан его, Русанова-старшего, больше было бы пользы. Но в любом случае надо нам уходить из этой страны, перестать калечить и убивать сыновей, тратить на ненужную войну миллионы и миллионы народных средств.
Виктор Иванович пошел домой, твердо решив, что будет поддерживать сына в его выборе. Мужчина должен пройти через серьезные жизненные испытания, ему содержать в будущем семью, быть опорой жене и детям. Да и говорить сейчас обратное не было смысла: он хорошо знал характер сына, они лишь станут трепать нервы друг другу и ни к чему путному не придут. Что же, он, военный человек, офицер, чекист, будет уговаривать сына, пусть и единственного, праздновать труса, прятаться за мамкину юбку? Нет-нет, он не скажет ему ни слова упрека, постарается не зародить в душе парня сомнение, неуверенность — это очень помешает ему в службе. Сергею предстоят два тяжелых года, участие в боях. Он не должен дрогнуть там, в Афганистане, ни при каких обстоятельствах, защищая свою жизнь и жизнь товарищей, на его имени не должно быть и тени позора. И Виктор Иванович знал наверняка, что так и будет. А вот с Зоей предстоял долгий и трудный разговор, и слезы, и упреки, и снова слезы. Но он поговорит с ней, успокоит, попросит понять ситуацию и своего собственного сына — ведь он уже взрослый человек.