Золотая паутина (др. изд.)
Шрифт:
Да, тогда, в восемьдесят седьмом, он смог уговорить ее, убедить в правильности поступка Сергея. Она сдалась, отступила перед их совместным дружным напором, но весь последующий год, пока Сергей служил, в измученных глазах ее жила тоска и боль. «Не дай бог что случится с сыном, не дай бог!» — глядя на жену, думал Виктор Иванович.
А что он скажет Зое теперь, получив эту телеграмму? И когда ей звонить на работу, в поликлинику? Сейчас? Или, может, попозже, когда у него будет хоть какая, но успокаивающая сердце матери дополнительная информация?
«Нет, я позвоню Зое потом, когда что-нибудь узнаю, — решил Виктор Иванович. — Такая телеграмма — слишком тяжелое известие».
Он
— Поезжайте, Виктор Иванович, — сказал Кириллов, выслушав Русанова. — Жив сынок — это главное. А на ноги мы его здесь поставим.
…Русанов летел рейсовым самолетом в Ташкент, где ему предстояло найти окружной госпиталь, представиться там в приемном отделении, показать вызов-телеграмму, надеть белый халат, пройти какими-то лестничными маршами и коридорами и, открыв дверь палаты, увидеть наконец Сергея. Как он боялся этой минуты! Начальник госпиталя не сказал о характере ранения, а Виктор Иванович побоялся спросить — главное, жив сынуля, а уж все остальное… И все же сейчас, в самолете, он готовился к худшему. Сын мог оказаться без ноги, ослепшим, с изуродованным лицом… Зоя ругала его за то, что не спросил о ранении, она теперь тоже сходит с ума, но он дал ей слово: сразу же, как только поговорит о Сергеем, позвонит ей и все расскажет.
Что же так медленно летит эта махина, Ил-86?! Такое ощущение, что самолет завис над облаками и вообще не движется. Пойти бы сейчас к летчикам в кабину, показать телеграмму, попросить: мужики, нельзя ли прибавить газку? Сынок там, в Ташкенте, в госпитале, у нас с матерью сердце изболелось, измаялись за эти сутки, как получили весть. Жена даже слегла, а. собиралась, сначала тоже лететь, да куда теперь! На, соседок ее оставил… Прибавьте скорости, мужики, прошу!
Здесь, за облаками, наедине с самим собой, Виктор Иванович понял, как горячо любит сына, как дорог ему Сергей. Конечно, он понимал это и раньше, по так обостренно чувство никогда еще не проявлялось. Наоборот, в буднях повседневного бытия, в хлопотах, связанных со службой и незначительными семейными событиями; существование сына воспринималось как само собой разумеющееся, естественное и привычное, Наверно, у них могло быть два сына или две дочери, но они с Зоей решили, что у них будет один сын, Сергей, Сереженька, имя они дали ему задолго до рождения, трепетно ждали его появления на свет и были счастливы, что не обманулись в ожиданиях. Но вот сейчас сын в беде; ушел, испарился из их семьи покой, пришли в их сердца тревога, боль, так же как и явились новые, незваные мысли и чувства. Виктор Иванович отчетливо сознавая, что нет для него ничего дороже сына, который лежит сейчас в одной из палат госпиталя, ждет его, отца, чтобы опереться о его плечо. Крепись, сынуля, крепись! Ты жив, это уже хорошо, это просто здорово, мы с матерью вылечим, тебя, чего бы нам это ни стоило. Все будет хорошо, вот увидишь, родной ты мой! Ты, главное, сам не сдавайся, не теряй силы воли. Ты у нас крепкий, ты выдержишь!…
Виктор Иванович не помнил, как самолет приземлился, как домчался он на такси до госпиталя, как подал дежурному в белом халате
Сергей лежал в глубине большой светлой палаты, и Виктор Иванович не сразу (солнце било в глаза) увидел сына. Сергей поднял руку, улыбнулся ему, и Русанов-старший пошел к нему, коротко остриженному и бледному, но явно бодрящемуся, решившему, видно, именно так встретить отца. Виктор Иванович приближался к белой койке Сергея. Глаза его со страхом шарили по простыне, отмечая, что, кажется, руки и ноги целы, вон, тоже видны, торчат навстречу родные желтые пятки, только грудь и плечо забинтованы, а у виска, над правым глазом, шрам.
Влага застилала глаза Виктору Ивановичу, он споткнулся обо что-то — из рук посыпались кульки и пакеты, собранные Зоей. Но в последнее мгновение он взял себя в руки; негоже ему, тоже военному:человеку, кваситься тут, на виду у молодых парней, побывавших в огне боев, видевших смерть. Он осторожно обнял голову сына, прижал к груди, да так и замер, чувствуя, что уходит, спадает напряжение последних этих суток, что вот он, его сын, пусть больной, раненый, но живой, улыбающийся, тоже притихший в его отцовских объятиях. Теплая, сорвавшаяся все же слеза упала на лицо сына, и Сергей с нарочитой грубоватостью, с заметным смущением отстранил отца!
— Ну что ты, па?! Живой я, все нормально. Малость, правда, покалеченный, но это ничего. Ребята вон, похуже меня есть, — он с трудом повел головой в сторону, показывая взглядом на соседние койки, на парней, безмолвно и с интересом взирающих на них. — Вот и командир мой, па, ротный, старший лейтенант Червоный, с Украины.
Русанов-старший пошел к койке, с которой молодо улыбался широкоплечий русоголовый парень, с ужасом отмечая, что у старшего лейтенанта Червоного нет обеих ног; тело его кончалось гораздо выше колен, сильные мускулистые руки, лежавшие поверх простыни, казалось, были теперь длиннее «ног».
Виктор Иванович пожал руку старшего лейтенанта, потом обошел и другие кровати, пожимал и культи, и, изуродованные кисти бывших солдат и офицеров, а одного парня просто погладил по забинтованному плечу — нечего было пожать. Потом бросился к сумке, стал раздавать яблоки и апельсины, угощал настойчиво и от всего сердца — так хотелось хоть чем-то утешить, подбодрить этих ребят. Раненые заразились его настроением, в палате поднялся веселый гвалт, суета, тон задавал ротный — старший лейтенант Чсрвоный, он и тут, наверное, оставался для них командиром.
— А… покрепче чего-нибудь нет у вас, товарищ подполковник? — весело блестя глазами, спросил он у Русанова. — А то медицина держит нас на сухом режиме.
— Да я ж не знал, что вы тут уже орлы, — отвечал с улыбкой Виктор Иванович, а ответом ему был дружный негромкий смех, и он, этот смех, порадовал Русанова-старшего — значит, дело шло на поправку, парни оживали.
Потом Виктор Иванович сидел у койки сына, и Сергей, морщась иногда от боли от неосторожного движения, рассказывал, что их БМД обстреляли, двое парней погибли сразу, Казаряна и Мехеджанова уже выписали, а вот он застрял.
— Ну ничего, па. Поправлюсь, — завершил Сергей свой грустный рассказ, и бледное его лицо снова исказила боль.
Виктор Иванович вглядывался в родные черты, привыкал постепенно и к незнакомой этой, болезненной бледности, и к короткой стрижке сына, и к багровому шраму у виска, над глазом. Да, год с небольшим не видел он своего Сергея — и перед ним уже не мальчик, но зрелый мужчина, человек, прошедший испытание огнем.
Сергей виновато пошевелил правой рукой — левая лежала неподвижно, белой забинтованной куклой.