Золотая паутина (др. изд.)
Шрифт:
— От кого же это вы собираетесь нас охранять? — удивленно спросила Валентина. Она взяла себя в руки, держалась свободно, просто. Доказательств у этой шпаны никаких нет, а попугать пришли — что ж, пусть попугают, посмотрим, что будет дальше. Ах, Анатолий-Анатолий! Если б не смалодушничал, перетерпел бы… Не убили бы, какой им смысл убивать?!
Басалаев уловил настрой Валентины, тоже решил малость поиграть.
— Ну, мало ли, Валентина Васильевна! Народец вокруг поганый, завистливый, злой. Любит деньги в чужом кармане считать, на нажитое, — он повел рукой, — зарится. Да и милиция,
— Что «на какие шиши»? — не поняла Валентина.
— Ну, куплено все это. Живете хорошо, с достатком. А я бы сказал — и с избытком. Зачем столько на двоих? Делиться нужно. Правильно говорю, прапорщик? Что воды в рот набрал?
— Говорили уже, — буркнул Рябченко и отвел глаза в сторону.
— Говорили. И друг друга поняли, — в тон ему подхватил Боб. — И я, честно говоря, не понимаю, Валентина Васильевна, чего вы тут из себя строите девственницу? Я же сказал: мы спешим, нам некогда, другие дела ждут. — Басалаев стал раздражаться.
— Так что вы хотите? — вспыхнула и Долматова. — И мало ли чего муж вам наговорил с испугу. Под принуждением человек все что хочешь скажет. И за побои вы еще ответите. А то, что вы у него «сигаретку» видели, еще ни о чем не говорит. Была — продали.
— Это вы напрасно, Валентина Васильевна, — в приоткрытую дверь шагнул Гонтарь — в кожаной фуражечке и замшевой коричневой куртке, в светлых брюках и блескучих лаковых туфлях. Лицо его было благодушно, цвела на нем обаятельная улыбка, и весь Гонтарь являл собою в эти минуты вежливость и обаяние.
— Михаил Борисович, — склонил он голову перед Долматовой и в сторону Рябченко поклонился, но наполовину, как бы отдавая невольную дань этому предмету, принадлежащему истинной хозяйке.
Гонтарь сел, поддернув выглаженные брюки, закинул ногу на ногу, даже фуражечку снял, обнажив лысину, и Валентину это обстоятельство несколько развеселило.
«Ах ты лысый хрен, — тут же подумала она. — А туда же, с парнями рэкетом заниматься. Ну-ну, что дальше петь будешь? Послушаем».
— Боря правильно вам сказал, — спокойно продолжал Гонтарь. — У милиции — профессиональное любопытство к незаконно нажитым состояниям. Даже одного взгляда достаточно, чтобы понять — живете вы на широкую ногу. А насчет доказательств, Валентина Васильевна, как вы тут потребовали… — он мелко, гаденько засмеялся. — Да этих доказательств у нас уже вагон и маленькая тележка. Золото, слиток, парни видели. Сообщник нам известен. Признания вашего супруга слышали четверо, милиции подтвердят. Что еще? Способ хищения? Нас он пока не интересует, я уважаю профессиональную тайну, но… — Гонтарь сделал паузу. — До поры до времени. Условие прежнее: или мы продолжаем работать совместно, или мы отдаем вас в руки советского правосудия. Посчитайте, в каком случае вы потеряете больше.
«Вот сволочи, — зло, лихорадочно думала Валентина. — Жулики несчастные, проходимцы. Навалились на бедную женщину. Сначала милиция, теперь эти. Правда, что один с сошкой, а семеро — с ложкой. Воронье проклятое, и не подавится… Ну ладно, я вас всех проучу. Посмотрим, как вы друг с дружкой поладите. Пугать меня нечего, пуганая сто раз…»
— Вы вот что, уважаемый…
—
— Да, Михаил Борисович, или кто вы на самом деле.
«Умна, — сразу же отметил Гонтарь. — С такой труднее, но интереснее».
— Гадость вы, конечно, можете мне сделать, — продолжала Долматова, сидя напротив Гонтаря, на диване. — Ну, стукнете в милицию, ну, придут они сюда…
— Главное — на завод, Валентина Васильевна,— ласково подсказал Гонтарь. — Как бы вы концы там ни прятали, а сыщики разберутся, я вас в этом уверяю. Это же просто для опытных профессионалов — понять механизм хищения.
— Никакого хищения нет!— чуть повысила голос Валентина. — Это еще доказать нужно. А голословное обвинение есть клевета.
— И карается по закону, согласен!— Гонтарь наслаждался разговором. — Но доводить дело до законных санкций я вовсе не намерен, поверьте мне на слово, Валентина Васильевна! Зачем? Нам просто нужно объединить усилия, слить, так сказать, предприятия. И вы правы, когда говорите о хищениях. Я бы вообще тот факт, что человек берет ему принадлежащее, не трактовал в законе как хищение.
— Не поняла, — Валентина нахмурилась.
— А чего тут не понять, — Гонтарь входил во вкус. — Государственная собственность у нас — общенародная, значит, она принадлежит, в частности, и вам, и мне, и… — он жестом показал на примолкших компаньонов.
Долматова рассмеялась. Весело глянула на мужа, повесившего нос, подбодрила его взглядом.
— А, ну про это мы слыхали… Все, что создано народом… Короче, мужики, потешились и хватит. Скажите спасибо, что в милицию я на вас не заявляю за побои Анатолия. Но справку насчет синяков мы взяли, имейте это в виду. Мотайте отсюда.
Она встала, вытянула руку к двери, ждала. В глазах ее были решительность и гнев.
— Так-так, — вздохнул Гонтарь и надел фуражечку. — Тетя идет на абордаж, как говорят на флоте. Пугает и проявляет характерец. Это хорошо. Это развязывает мне руки. Жаль. Я — за мирное урегулирование проблемы слияния предприятий. А приходится применять силу. Жаль.
Гонтарь больше не шевельнулся и не подал никаких знаков, но Басалаев тут же встал, сдернул Рябченко с дивана, заломил ему руки, а Дюбель накинул ему на шею петлю-удавку. Фриновский подошел к Валентине, готовый уже в следующую секунду проделать с ней то же.
— Главное, Валентина Васильевна, никто ничего не услышит, — бесстрастно проговорил Гонтарь. — И выйдем мы так, что никто нас не увидит. Мы же подумали обо всем.
Долматова побледнела.
— Врешь! Соседи видели, машину вашу видели!
— Машина была и уехала… — усмехнулся Гонтарь. — Посмотри в окно: нет ее. А мало ли машин тут ездит. А грубить не надо, мы ведь в цивилизованном мире живем… Гена, попроси Анатолия сказать что-нибудь. Что-то он все молчит, молчит. Сговор супружеский, это нехорошо.
Дюбель с размаху саданул Рябченко кулаком в живот. Потом сверху, по шее, сцепленными ладонями.
Анатолий охнул, упал на колени, взвыл:
— Валя, прошу тебя!… Сделай, что они хотят. Я же им все рассказал, чего теперь?! Они убьют нас! Это же нелюди1