Золотая пучина
Шрифт:
— И я бы, тятя, с тобой…
— А кто лошадей караулить станет? Молись. А ежели запоздняю, вот тебе два семишника, купи хлеба и жди.
При виде денег Ванюшка осмелел.
— Дай ещё пятак, тятя. Тут карусель есть. Подсолнухов бы купил.
— Не помрешь и без карусели.
— Пятак жалко, а у самого тыщи…
— Тс-с, — зажал Устин рот Ванюшке и оглянулся по сторонам. — Слава богу, никто не слыхал, а то бы я те отвалил по спине пятаков. Суд ноне. Ежели прииск отсудят господину Ваницкому, так этому пятаку ещё в ноги поклонишься. Понял? — А потом добавил доверительно — Нельзя нам чичас
Отец не договорил, что будет тогда, но Ванюшка понял: тогда начнется та самая жизнь, о которой рассказывал новосел.
— Господи, сделай так, штоб прииск за тятькой оставили, — молился Ванюшка.
…Дом губернского суда приземист и мрачен. На жёлтой, облезлой стене ранжир маленьких, словно сжавшихся от страха, окошек. Четыре серых колонны у входа и над ними треугольный фронтон, облезлый ещё больше, чем стены.
Когда строили здание, доморощеный скульптор изобразил на фронтоне богиню правосудия с весами в одной руке и мечом в другой. Богиня была кряжиста, дородна, как полагается быть богине суровой сибирской страны. Время и непогода стерли с её глаз повязку, но зрячей от этого богиня не стала. Стерлось лицо, стерлись чаши весов и стали похожи на безмен, который, сколько надо купцу, столько и покажет веса.
Какой-то остряк приметил, что богиня похожа на тетю Мотю — разбитную торговку вареными потрохами. У неё такое же лицо: не поймешь, где нос, где глаза — все жиром заплыло. Такой же безмен в одной руке и палка в другой, для собак. С тех пор богиню правосудия все зовут тетей Мотей. Даже сам председатель суда, отправляясь в присутствие и целуя супругу, говорил:
— Ну-с того… не скучай без меня, душечка, а мне к тете Моте пора.
Едва завернув за угол, Устин увидел здание суда, и ноги его к земле приросли.
Последние дни адвокат несколько раз приглашал Устина в темную залу суда по гражданским делам.
— Обвыкнуть вам надо, Устин Силантьевич, — говорил адвокат. — Садитесь, слушайте, привыкайте и, самое главное, не волнуйтесь. Ничего здесь страшного нет.
У Устина обмирала душа. Прямо перед ним на стене висел большой портрет Николая Второго. В полный рост. В сапогах. Царь в горностаевой мантии. Величавый и грозный. В правой руке скипетр. Будто дубинку занес царь над Устином. На столе, чуть поодаль — корона.
Как бы ни повернулся Устин, царь упорно смотрит ему прямо в глаза. От этого взгляда в руках появлялась дрожь, а под ложечкой тошнота.
Под царским портретом, на зеленом, как весенняя степь, столе стоит золоченое зерцало — трехгранная призма с двуглавым орлом наверху. За зерцалом — судья. У него такой же пристально испытующий взгляд, как у царя, только борода у судьи седая, расчесана на два торчащих в разные стороны клина.
— Ответчик, встаньте!
Ответчик где-то в первом ряду, а Устин позади. Он ещё не ответчик сегодня. Но резкий голос судьи хлестал как кнутом.
— Пообвык, мать честная. Дай бог вовек не видать такого. Сёдни мне будет суд. Сёдни я этот самый ответчик и есть. Господи.
Ноги не шли. В голове мысли крутило, как снег в лихую пургу.
— А ежли засудят. Аблокат сказывал, а каталажку все одно не посадят, да рази он знат про всё. Вон вчерась
Адвокат Устина был удивлен, увидев своего доверителя топчущимся на тротуаре. Он сбежал со ступенек крыльца и быстро пошел навстречу.
— Устин Силантьевич, — кричал адвокат так громко, как позволяло ему приличие, — идите сюда. Скоро суд начнется. Я должен вам приятную новость сообщить.
— Ась?
— Идемте скорее.
— Кого?
Устин хитрил, тянул. Он глох всегда, когда нужно было время, чтобы раскинуть мозгами.
— Я говорю, суд через час начнется. Суд. — Адвокат подошёл к Устину и, взяв его под руку, потянул к зданию суда.
Не подойди адвокат, Устин тихонько, шаг за шагом, пришёл бы в залу суда. Непременно пришёл. Но когда его потянули туда силком, мелькнула тревожная мысль: «К добру силком не потянут». Устин вырвал руку и прогудел:
— Не пойду.
— Как не пойдете? Помилуйте, Устин Силантьевич, от вас ли я это слышу? Да вы поймите, дорогой мой, прииск-то ваш. Ваш. Честное слово, ваш. — Адвокат бил себя в грудь и, горячась все сильнее, невольно повышал голос. Расстегнув рыжий клеенчатый портфель, он вытащил из него фотографию и протянул Устину. — Видите, дорогой мой, вчера я добился разрешения ознакомиться с вещественными доказательствами. Удалось даже сфотографировать их. Видите?
Устин, сопя, смотрел на четыре больших пятна, невесть каким образом попавших на эту большую бумагу. «Пятаки как всамделишные». Он заскреб в затылке.
Адвокат возбужден. Это первый серьезный процесс в его жизни. Он может получить резонанс в Петрограде. Не обращая внимания на сопящего Устина, адвокат продолжал убедительно говорить:
— Так вот, смотрите на этот крайний справа пятак. Видите год чеканки? Видите? Тысяча девятьсот шестнадцатый! Понимаете?
Устин вгляделся. По всем статьям это были те самые пятаки, что горный инженер в присутствии понятых и Устина вынул из потаённого знака на прииске Богомдарованном. Но чему рад адвокат, Устину невдомек.
— Понимаете? А? — торжествовал адвокат. — Ваницкий настаивает, что его поисковая партия открыла золото раньше вас, в августе, тысяча девятьсот пятнадцатого года. Но в потаенном заявочном знаке оказался пятак чеканки шестнадцатого года. Значит, все это фикция, и Ваницкий мошенник. Значит, мы устроим им сегодня такой бенефис… Понимаете, разложим этих жуликов и всенародно вж-жик розгой, вж-жик…
— Гхе, гхе, — закряхтел Устин. Он начинал понимать, что к чему тут с этими пятаками. — Это вроде бы так получается, девка ещё в мамкином брюхе, а девкин сынок по деревне гуляет. Дак как же это? Я богом клялся, крест целовал — не верили, а бесовскому пятаку веры боле, чем человеку? — Но огорчение быстро прошло. Плеснула радость, — Слышь, ты говоришь, теперича верное дело? Как ясный день?