Золотая рыбка для мажора

Абинская Анна

А я Гесса вот точно уже люблю. Без всяких сомнений и угрызений совести. И теперь очень боюсь его потерять.

— Страшно мне, Гриш, — признаюсь, поцеловав его в уголок рта, но в последний момент передумываю озвучивать настоящую причину и выдала другую, не совсем настоящую: — Вязьмин узнает, что ты был все три недели со мной, и разозлится.

— Пф-ф, глупости. Что он нам сделает? — фыркает беззаботно и, перевернувшись, укладывают меня на себя. Мы валяемся в шикарной кровати, с пользой используя время до того, как

за нами приедет машина, чтобы отвести в аэропорт. — Статую мою кастрирует?

Я тоже фыркаю, представляя эту картину.

Я все дни регулярно звоню маме — с ней мы помирились. И Вязьмину тоже звоню. Они мне рассказывают о подготовке к свадьбе. А я им ничего не рассказываю. Говорю, что все замечательно в самом начале разговора, а потом просто слушаю. Поэтому они не знают, что отдыхаю я не одна.

— Он сказал, что ты мне не пара, — пытаюсь напугать Гесса очень сомнительным заявлением.

— А вот это не ему решать, — шутливый тон мгновенно меняется на крайне серьёзный, и смотрит Гесс мне в глаза пристально.

Пугающие даже.

— Что? — спрашиваю одними губами, мгновенно холодея.

— Я тебя люблю, Рит, и никому не позволю встать между нами. Ни с моей стороны, ни с твоей, ни с посторонней. Мы с тобой поженимся, как только вернёмся в Москву, а на учёбу полетим вместе. Я тебя одну ни за что не отпущу.

Сказать, что я впадаю в шок — мало. У меня начинают дрожать губы, а из глаз льются выдаватели моих эмоций. Гесс пугается, обхватывает ладонями мои щеки и сцеловывает слезы, неустанно спрашивая: что со мной? чем он меня так огорчил и напугал? Я смеюсь сквозь всхлипы и, наконец, нахожу силы поднять руки, чтобы тоже гладить его лицо.

— Это от счастья, Гриш — сознаюсь, глотая комок, — от счастья. Мне просто не верится. Я не ожидала. И я люблю тебя, очень.

— Я знаю, что любишь. Но погоди-ка? А ты что же, всё это время не знала, что я тебя люблю, и думала, что мы в аэропорту расстанемся?! — ошеломленно восклицает и, перестав меня гладить, пялится, как на диковину. Но мы честны друг с другом, поэтому я киваю. Да, именно такие мысли и заставляли меня грустить все последние дни. — Вот же ты у меня дурочка, Рит! Никогда такого не будет, запомни. Знал бы, давно сказал.

Нет, справедливости ради, надо признать, что позитивные мысли со счастливым концом тоже посещали меня, но я просто боялась себя обнадёживать. Я улыбаюсь пространству и обещаю себе впредь верить только в хорошее. А если не будет получаться — у Гриши спрашивать прямо. Зачем омрачать хоть одну нашу проведенную вместе минуту, когда этого можно избежать?

Мы завершает отпуск самым прекрасным и правильным способом — любим друг друга до последней минуты пребывания в отеле. А потом, счастливые, покидаем солнечный рай.

* * *

На парковке перед московским аэропортом нас ждёт лимузин с неизменным Василием

за рулём и мамой с Вязьминым в салоне.

— Гришка, гад, я тебя убью! — сообщает скульптор, увидев нас загорелых и держащихся за руки.

— Папа! Я взрослая женщина! — выпаливаю я. — Позволь мне самой решать!

Вязьмин как-то сразу теряется, оборачивается ошарашенно на маму, переводит взгляд на меня, опять на маму. Она у меня за эти недели превратилась в настоящую Афродиту — глаз не отвести.

— Лана, ты слышала? — спрашивает изменившимся от потрясения голосом. — Наша дочь назвала меня папой…

— Слышала, слышала, — говорит мама с улыбкой, — и про взрослую женщину тоже. Садитесь в машину, дети, обед дома ждёт.

На этом все сложности знакомства с родителями и заканчиваются. Если, конечно, не считать того, что мои мама и папа видели моего будущего мужа голым. Папа в натуральном виде, а мама, как выясняется позже, в образе Аполлона.

К моему величайшему изумлению, Вязьмин вырезал Гришу в натуральную величину во всех местах без исключения и сделал очень красивым: задумчивым и грустным, почти страдальцем.

Я понимаю, что таким он увиделся творцу, когда приехал, бросив меня в «Гладях», и это лишний раз подтверждает искренность моего любимого.

А ещё я очень надеюсь, что он таким больше никогда не будет.

* * *

Спустя ещё неделю

Гесс

— Григорий Эрнестович, это Михаил, старший менеджер консьерж-сервиса, — звонок прерывает наше с Ритой счастливое уединение, и я раздражён.

— Слушаю! — рявкаю в трубку, оставив её одну в спальне.

— К вам Наталья Гесс и Герман Гесс, — сообщает менеджер, и я досадливо морщусь. — Вы спуститесь к ним?

За что? Именно сейчас… за что?!

Змея оборвала мне весь телефон звонками и сообщениями, но я демонстративно и успешно игнорил её неделю. Она попыталась меня вызвать в кафе, когда мы с Маргариткой ещё в Сочи были. Рита сказала — забей, если не боишься, что фото действительно всплывёт. Я не боялся и с удовольствием забил. Фото до сих пор не всплывало, и это являлось лишним доказательством лжи мачехи. Я вообще очень хотел забыть о её существовании, но она не давала.

— Кто? — одними губами спрашивает, выглянувшая из спальни растрёпанная Рита, видимо, услышав мое недовольство.

Мы живём теперь вместе, несмотря на то, что Вязьмин пытался верещать что-то из серии «до свадьбы ни-ни». Мы с Марго поржали, моя будущая тёща сказала ему пару ласковых, и теперь мы проживаем с ними в соседних квартирах, готовясь к свадьбам — они у нас в один день.

— Змея явилась и Герку привела, — отвечаю, прикрыв трубку ладонью, — спущусь.

— Нет, не надо. Пусть поднимается. Пора с этим кончать, — качает головой Марго и делает пару шагов ко мне. — Я, если что, малыша отвлеку.