Золото императора династии Цзинь
Шрифт:
– Стой! Стой!
– « Щас!» - зло подумал Мазур. – «Разбежался и шлёпнулся!»
С того берега раздался выстрел. Мазур перевёл лошадь на другую сторону и из-за ствола дерева, укрываясь, выстрелил два раза из винчестера. За ним по пятам шли люди, по внешнему виду явно не студенты. Кто это были такие, Мазур не понял. «Наверное, одновременно и охрана и рабочие» - подумал он.
Промышленник погнал лошадь наверх по склону, изредка останавливался и стрелял. В ответ получил ещё два выстрела. Пули просвистели рядом с ним.
– Трёхлинейки, издалека бьют, не то, что эта американская «пукалка»!» - с завистью подумал он и с сожалением вспомнил о своей трёхлинейке,
Погоню Мазур уже не слышал, как не прислушивался и с облегчением подумал: «Потеряли, не таёжники, однако». Опасность миновала. Он перекинул ремень винчестера за спину через шею и плёчо, стволом вправо и вниз, чтобы винтовка не болталась, и не мешала идти, но была бы под рукой в случаи опасности.
Мазур перевалил через хребет и стал спускаться зигзагами по другой стороне к реке. Река эта текла на запад. И там, на равнине, в предгорьях, стояло небольшое поселение из нескольких домов, логово для таких, как он, где можно было скинуть добычу и отдохнуть – выпить и расслабиться с проститутками. Поселение это называлось Сахалинский Приют, потому, что основал его и содержал каторжанин, эстонец Ааре, по кличке Сахалин, он имел когда-то возможность, познакомится с этим островом. Этого поселения не было на карте, но кому надо, его знали. К нему и направился Мазур. Солнце жгло нещадно. С Мазура и лошади струился пот. Наконец он добрался до берега реки. Лошади пить не позволил, боясь её застудить, а сам припал губами к холодной воде. И тут какая-то тень легла на него.
– Много не пей! – услышал он насмешливый голос.
– Простудишься, помрёшь, однако.
Мазур оглянулся, перед ним стоял огромный китаец и держал в скрещенных руках трёхлинейку. За ним стояли ещё китайцы с винтовками всех мастей и калибров.
– Ты кто? – спросил китаец.
– А ты кто? – в свою очередь спросил Мазур.
– Я хозяин этих мест. Моё имя Лу Вэйюй.
– Не слышал.
– Ещё услышишь – пообещал Лу Вэйюй.
– И как же тебя звать, элос (русский)?
– Мазур Иван.
– Хао (хорошо). И что же ты тут делаешь, Мазур Иван?
– А тебе что за печаль? – дерзко спросил Иван и подумал, что всё равно убьют, так пусть же не считают его хотя бы трусом. Что это хунхузы он догадался.
– Я же тебе объясняю, бестолковый элос Мазур Иван – я здешний хозяин! А ты тут безобразничаешь, шалишь! Зачем ты у геологов лошадь увёл?
От этих слов Мазур не вольно улыбнулся, а потом искренне рассмеялся, улыбнулся и китаец.
– И что? Ну, виноват! Теперь им надо вернуть?
– Им не надо – возразил Лу Вэйюй и уточнил. – Нам отдать надо.
– С какого это перепугу?
– С такого, что это наша добыча! – прорычал хунхуз.
– Мы их от самой «железки» ведём!
– А что раньше не брали?
– Говоришь много! Что они везут, знаешь? Бу ши (нет)? Не любопытный?
– Не досуг было.
– Покажите ему – приказал Лу Вэйюй по-китайски.
Один из хунхузов подошёл к лошади, открыл перемётную суму, выкинул оттуда камни и вытащил слиток золота.
– Давай!
И хунхуз с поклоном передал своему предводителю золото. Тот повертел его в руках и кинул Мазуру.
– Так тебе умирать будет спокойней, элос – сказал Лу Вэйюй с презрительной улыбкой.
У Мазура изумление сменилось горькой досадой. Он держал в руках слиток и думал: «Как же не повезло!»
Паотоу передёрнул затвор винтовки. Мазур не дожидаясь выстрела, прыгнул в воду. Пуля просвистела над головой. Мазур нырнул. Котомка за спиной не давала глубоко погрузиться, сапоги наполнились водой, но промышленник упорно грёб и почувствовал,
ГЛАВА 22. ВСТРЕЧА С ОХОТНИКАМИ.
В лагере экспедиции за золотом царило уныние. Потеря лошади с поклажей и ранение Яши действовала удручающе. При полном молчании Евгений Ракитенко запел сильным и чистым голосом «Варшавянку»:
Вихри враждебные веют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут.
Остальные большевики дружно подхватили песню и тоже запели, размахивая в такт руками и притоптывая ногами:
Но мы подымем гордо и смело
Знамя борьбы за рабочее дело,
Знамя великой борьбы всех народов -
За лучший мир, за святую свободу!
На бой кровавый,
Святой и правый,
Марш, марш вперед,
Рабочий народ!
Песня русской революции 1905 года гордо и смело неслась по тёмному лесу, раскатываясь эхом по горной долине. Песня взбадривала. Вселяла веру в себя, дарила надежду. Пели вдохновенно, так, что, даже не заметили двух пришельцев, что тихо подошли к их костру. Это были двое мужчин лет сорока – сорока пяти. Один, судя по внешнему виду, был русский. Одежда на нём была больше русская, чем какая либо ещё, обувь была туземная, котомка за плечами, нож на поясе, винчестер в руках, на лице русая борода и усы слегка рыжеватые. Второй был явно местный житель. Растительности на лице у него почти не было, так, жидкие усы и бородка, две чёрные косы, как и у шамана Белая Сова, перехваченные ремешком, на нём дошка из олений кожи с застёжкой на правом боку, за плечами колчан со стрелами, лук и котомка, в руках тоже винчестер. На голове у обоих синие косынки из китайской материи, повязанные по местному обычаю.
– Красивая песня – сказал русский пришелец, - и слова вроде русские, а о чём не понятно. Здравствуйте, люди добрые.
Всё это было так неожиданно, что сидевшие у костра какое-то время молчали в изумлении. Ракитенко первый пришёл в себя и сказал:
– Здравствуйте и вы. Садитесь.
Гости уселись на брёвна. Ракитенко наложил в миски рис с тушёнкой и подал гостям.
– Благодарствую – сказал русский, а туземец кивнул.
– И кто ж вы будете? – спросил нетерпеливый Суздальцев.
– Зверопромышленники. И женьшень тоже промышляем. Я Балабанов Наум Сергеевич. А это Исула из рода Канчуга, удэгеец с реки Бикин.
Покончив с едой, удэгеец вытащил трубку из котомки и закурил, а Наум спросил:
– А вы кто ж такие будете? И далеко ли путь держите?
– Мы геологи и топографы. Местность снимаем по пути следования и на бумагу переносим.
– Карту делаете? Это я знаю. Вы с Владивостока?
– Да.
– Из Восточного института?
– Верно.
– Я тоже там учился целых два курса, двадцать с лишнем лет назад. Потом пошёл вот в экспедицию, влюбился в местную девушку и остался здесь. Впрочем, во Владивостоке меня к тому времени уже ничего не держало. Остался я круглым сиротой. А здесь нашёл новую родню и друзей.