Золото императора династии Цзинь

Гусев Анатолий Алексеевич

– Родне раздадите.

– Разве что родне.

– А зачем Исуле лук, если у него винтовка есть?

– Как зачем? Зверей стрелять.

– А из винчестера нельзя?

– Можно. Только патроны к нему на деревьях не растут, их покупать надо. А стрелы он сам сделать может. Ладно, проводим вас до моря, до речки Серебрянка. Да, Исула?

Удэгеец кивнул, не вынимая трубку изо рта, а Наум пожал Дудеку и Суздальцеву руку.

ГЛАВА 23. САХАЛИНСКИЙ ПРИЮТ.

Мазур шёл

злой презлой. Он искренне считал, что ему очень не повезло, даже не смотря на то, что он остался жив и сохранил золотой слиток, винчестер, котомку и всё её содержимое. «Доберусь я до вас, дайте срок!» - со злостью думал он. Но постепенно долгая ходьба успокоила его и привела мысли в порядок. Он здраво рассудил, что с хунхузами ему связываться не стоит, лучше сразу нацелится на золотой караван этих олухов-геологов, или кто они там. Кто эти люди и откуда золото ему было не интересно. Его больше интересовало - не пострадал ли винчестер от купания в реке. К вечеру с горки он разглядел крыши Сахалинского приюта. Там его ждали отдых и девочки, а так же возможность собрать шайку таких же бродяг, как и он, потому что, как он решил, одному справится с этим делом, будет тяжело.

В приюте пахло рыбой и перегаром. Мазур вывалил всё содержание короба перед Сахалином, кроме слитка золото. Золото он решил приберечь.

– Хватит на водку, комнату и девочку?

Сахалин примерно прикинул стоимость вещей из короба Мазура и сказал:

– Хватит. Даже останется. Тебе китайскую водку или мой самогон.

– Твой самогон. Он у тебя, Ааре, чистый как слеза младенца! Сегодня гуляю – объяснил он свою щедрую расточительность.

Сахалин самодовольно улыбнулся:

– Тяжело пришлось?

– Да уж не без этого, Сахалин. Тайга!

– А девочку? Какую хочешь?

Девочек он содержал разных. Были у него и русские, в смысле европейской наружности, их национальной принадлежностью никто не интересовался, китаянки и местные туземки, которых он покупал или обменивал на что-нибудь ещё подростками у их родителей или хунхузов. Эти последние были самыми дешёвыми, потому, что были самыми грязными и не умели качественно обслужить гостей Сахалина и умирали они очень быстро от алкоголя и безысходности.

– Лучше туземку – сказал Мазур. – Болтать не будет. Я разговоры разговаривать как-то не настроен нынче.

– Как скажешь. Лишь бы улыбался.

– И деньги приносил. Кто у тебя гостит-то?

Сахалин понял, что у Мазура намечается какое-то дело, но спрашивать не стал, здесь это было не принято, захочет, сам расскажет.

– Ну, кто? Венька Горелый, Федька Грибан, Бешеный Мамед и Литвин. Всё. Может быть ещё, кто подойдёт. Смотря зачем?

– Да всё затем! Ладно. Завтра скажешь им, что я с ними переговорить хочу. Лады?

– Лады.

– Интересная компания у меня намечается: еврей, русский, кавказский татарин и литвин. Ну, показывай апартаменты, что ли.

Ночь прошла без происшествий, правда туземка вздумала было плакать, пришлось её успокоить кулаком, впрочем, большого ущерба он хозяину заведения

не нанёс.

Утром четвёртка постояльцев сидела за общим столом с кружками пьяного кваса в руках, а винчестерами между колен и приветствовала появление Мазура криками восторга, скорее всего не совсем искреннего, но крайне заинтересованного.

Компания подобралась действительно пёстрая.

Вот сидит за столом тощий, смуглый, с хитрющими глазами и с чисто еврейской внешностью тридцатилетний мужик Вениамин Мундштайн, он же Венька Горелый, прозванный так за смуглость.

Рядом с ним Федька Грибан – зверовидной внешности мужчина, тоже где-то за тридцать лет, прозванный так за то, что как-то заплутав в тайге, вынужден был питаться одними грибами, которых он называл губами, как их называли у него на родине, в России в далёком и уже так хорошо забытом детстве.

Напротив Федьки сидит здоровенный чернобородый кавказец того же возраста Мамед Джафар оглы, прозванный Бешеным Абреком или просто Бешеным. Он кавказский татарин, то есть азербайджанец, но это название народа только недавно, в 1891 году было предложено для обозначения мусульманского населения Бакинской губернии и ещё не прижилось. Поэтому Мамед считал себя кубинцем, то есть уроженцем города Кубы, откуда несколько лет назад за убийство был отправлен на каторгу, на Сахалин, а после освобождения оказался в Дальневосточной тайге.

Четвёртым был Микелес Балодис из Митавы по прозвищу Литвин, хотя и являлся латышом по национальности, но это было никому не интересно – из Курляндии, значить литвин. Это был сорокалетний мужчина, белобрысый с рыжей бородой, не многословный, хитрый и коварный, себе на уме.

Мазур взял себе кружку с пьяным квасом, сел за стол.

– Ну, как живёте?

– Хорошо живём – сказал Бешеный. – Только домой хочу. Хурму хочу. Уже вкус совсем забыл!

– И что мешает вернуться?

– Шутишь, Мазур? Деньги! Их нет!
– развёл руками Бешеный.

– Зачем звал, паря? – хмуро спросил Литвин.

– Хочу сделать вас богатыми! И себя. В Австралию уеду. С детства туда хочу.

– Зачем? – спросил Бешенный.

– Как зачем? Там хорошо. Там всегда лето. Не так жарко. Город Аделаида там такой есть. На самом юге. Дождей там мало. А то здесь они замучили. Море там тёплое, ласковое. Вот где-нибудь в окрестностях этого города и построить домик, и жить в своё удовольствие на свои денежки. Покрайней мере, меня там не знают и откуда деньги – не спросят.

– Да ну! – удивился Литвин.- Я думаю, что тебя везде знают.

– Не везде.

– А где она, эта Австралия? – спросил Бешенный.

– Там – махнул рукой в сторону юга Мазур.

– А море тебе зачем? – спросил Грибан. – Рыбу ловить?

– Не зачем! Что б было!

– Ладно, пошутили – сказал Грибан. – Мечтания всякие, это, конечно, хорошо. Аделаида! Придумают же такое! А денег где взять?

– Возьмём – заверил Мазур.

– И как, интересно? – спросил Горелый.

– Да есть одно дело, но шибко опасно.