Золото Монтесумы
Шрифт:
«3 декабря 1510 года
Тимбукту, Западная Африка
Джованни, Святому отцу, в миру нашему любезному кузену.
Мне стало известно, что в настоящее время вы без оглядки расточаете богатства церкви. Настоящим письмом призываю вас немедленно прекратить растраты, так как средства Ватикана понадобятся для экспедиции в страну мавров в интересах моих философских проектов.
Вы, Джованни, и моя невеста София осуждаете меня за то, что я считаю своим великим предназначением создание сильного избранного общества. Вы эту затею воспринимаете как проявление черной магии. Я, являясь всего лишь последовательным учеником Платона, ставлю себе задачу вывести человечество из эпохи Потребления в эру Разума. Сначала мне пришлось заниматься вынужденным умерщвлением преступников и сумасшедших, вскрытием трупов с целью изучения строения их затуманенного мозга. Затем, два года назад, я прибыл сюда, в Византию, чтобы открыть тайные знания мавританских: алхимиков, касающиеся медицины, желая помочь человечеству излечиться от предрассудков и варварства. Два года! Это лекарство долго мне не давалось!
Только теперь, спустя долгие годы кропотливой работы, был найден
Итак, я находился в Африке, в городе Тимбукту, незадолго до этого подвергшемся нападению марокканцев. Вместе со мной были шесть моих земляков, флорентийских купцов и генералов. Всю ночь мы пробирались между развалинами домов и сгоревших библиотек по земле, буквально усеянной трупами, как вдруг увидели признаки жизни. Это была тонкая стайка зеленовато-голубого дымка над печной трубой маленького домика.
Войдя в него, мы обнаружили там невысоких темнокожих людей, склонившихся над серебряными сосудами. По всему помещению, освещаемому факелами, стояли кожаные бурдюки с какими-то порошками.
— Мой господин, — прошептал один из офицеров, — что это такое?
— Лаборатория алхимика! — воскликнул я во весь голос, таково было мое восхищение.
Смуглый человек обернулся и, увидев нас, что-то сердито выкрикнул. Какой-то старик шагнул вперед и погрозил мне костлявым кулаком, другой, молодой и симпатичный на вид парень, встал между нами, прикрывая его, — очевидно, это был отец юноши.
— Вы создаете здесь Универсальное лекарство, — сказал я на языке мали. — Философский камень способен будет победить любую болезнь, смерть, невежество и суеверие. Это лекарство необходимо всем — вы должны открыть мне свои секреты. Тогда я смогу принести свет в этот мир, окутанный мраком.
— Мы никогда не откроем тебе рецепт этого великого средства, — дерзко ответил старый колдун.
— Не дадите добровольно, я вырву силой!
— Ты хочешь получить рецепт? Хорошо, твое желание исполнится, но прежде я награжу тебя. Ты получишь по заслугам.
— И что это за награда?
— Твоя смерть!
Он зачерпнул из висящей на поясе сумки горсть какой-то жидкой и вонючей грязи янтарного цвета, поджег ее от одного из горящих факелов и швырнул в меня.
Не знаю, из какого дьявольского вещества была она сделана, но, мгновенно вспыхнув, все мое тело превратилось в горящий факел. Тогда офицер плеснул на меня водой из фляжки. Я громко кричал, сдирая с себя одежду и катаясь по полу. Тут сын колдуна подскочил ко мне и засыпал меня густым слоем соли. Только благодаря этому мавру я не погиб мученической смертью.
В тот день я поклялся убить их. Схватив один из факелов, я поднес его к самому большому бурдюку, в котором находилась ртуть, и поджег ее.
Вспыхнуло синее пламя, распространяя отвратительный запах, а шестьдесят человек рухнули замертво сотрясаемые дрожью, с лицами, позеленевшими от действия их собственного дьявольского зелья. Рядом стояли еще два сундука, украшенные разными символами. На одном был знак серы, напоминающий фигуру женщины.
На другом — знак соли, с помощью которой молодой мавр спас меня. Это был круг с поперечной полосой.
Я открыл бочонок со знаком, обозначающим серу, и коснулся пламенем желтого порошка. Смертоносный огонь столбом взметнулся вверх. Это было столь феерическое зрелище, что казалось, солнце явилось с небес, чтобы исполнить мое повеление. Темнокожие колдуны пылали, как чучела из соломы, а те, кому удалось убежать от огня, встретили клинки моих ландскнехтов. Ужасной участи избежал лишь сын колдуна, сквозь рыдания и проклятия демонстрировавший отличное знание тосканского диалекта.
— Сын мой, ты малодушен! — сказал, я ему. — Ты плачешь, как женщина!
— Что вы наделали? — воскликнул он. — Что же представляет собой человек, если он способен так оскорбить Небеса?
— Суть его — разум, и только он.
— Нет, вы только что доказали, что в действительности у людей душа зверя!
Слова мавра поразили меня.
— Возможно, мы оба правы, но в стремлении выжить человек с такой легкостью теряет разум и отдается животному инстинкту, что эти два аспекта его сущности становятся неразличимы. — Я рассмеялся от восторга при этой мысли. — Ты заинтересовал меня, мальчик. Как твое имя?
— Опул из Тимбукту.
— Мы похожи с тобой, — сказал я ему, — ты не можешь этого не видеть.
— Нет, господин, вы — моя полная противоположность. — Он сделал левой рукой странный знак. — Я бедный алхимик, а вы — моя противоположность. Вы зверь, таких людей итальянцы называют Лупо, то есть Волк.
— Волк, — медленно проговорил, я, пораженный его умной и грамотной речью. — Ты слишком умен для того, чтобы умереть.
— Мальчишка колдун, — предостерег меня генерал. — Для вас это может быть опасным. Этот чародей призовет на помощь своих джиннов и проклянет вас при помощи африканской магии, господин Антонио. Нужно убить его, чтобы разрушить губительные чары.
Раб поклонился.
— Я сказал лишь то, что видел. Все боятся Волка, господин. Я тоже его боюсь.
— Он говорит правду, — ответил я. — Как говорил старик Платон, «истинное имя человека — его судьба, его предназначение». И этот юноша угадал, мое истинное имя. Сегодня я стал Волком.
— Господи, помилуй
Не испугавшись странных знаков и молитв мавра, я с удивлением обнаружил, что раб владеет несколькими языками, довольно прилично пишет, хотя клятвенно уверяет, что не знает секрета изготовления философского камня, равно как воспламеняющейся янтарной грязи. Тем не менее я решил во что бы то ни стало раскрыть эти тайны. Кроме того, этот дерзкий мальчишка казался ему крайне любопытным, потому что он был первым, кто узнал правду о нем.
Обратите внимание, кузен, на мою новую печать: я — Волк. И благодаря волшебному тайному огню мне представляется возможным достигнуть того, чего так долго я не мог добиться при всей своей образованности, анатомируя трупы крестьян и преступников.
Как видите, я веду мир к эпохе Разума. Но он должен быть устроен по моему разумению.
Вы понимаете? Я требую, чтобы немедленно прекратилась растрата денег. На эти средства будут построены школы по всей Земле! Если же вы ослушаетесь меня, то берегитесь!
— Этот текст не похож на ваш документ, — ответила я на напряженный взгляд Марко, когда прочла наводящее ужас описание возгорающейся «грязи янтарного цвета», напомнившее мне о нефти — воспламеняющемся оружии древних мавров, которым прославился Александр Великий, применивший его против индийцев: от жидкости она разгорается еще больше, а затухает от порошка. Однако эта мысль лишь промелькнула в моем сознании, меня не так занимало содержание письма, как его внешний вид. В свое время я занималась почерковедением, не только изучая каллиграфию, но прочитывая все материалы, начиная с трудов XVI века по оккультной графологии, а также учебники ФБР по криминалистической идентификации почерка. Поэтому, заметив, что дуктус, то есть наклон в написании букв, этого письма отличается от наклона в письме Марко, я сообщила ему об этом.
— Вы хотите сказать, что письма не похожи, — поспешил заметить Марко, щелкнув своими тонкими длинными пальцами. — Я имею в виду тональность письма и его литературный стиль.
Доктор Риккарди остановила на нем внимательный взгляд.
— Действительно, если ваше письмо написано Антонио после его возвращения с флотом Кортеса, то оно не должно быть похоже на это письмо: в среднем и пожилом возрасте характер Антонио смягчился из-за болезни, которую он называл «состоянием», кроме того, на нем сказалось благотворное влияние его жены…
— Софии, — одновременно сказали мы с Марко.
— Да. Но мне кажется, что Лола говорит о почерке.
Благородная дама уселась к нам спиной и стала перечитывать его еще раз, ворча себе под нос и хмыкая, словно выражая презрение к нашему многословию.
— Марко, — прошептала я, — достаньте конверт, я хочу еще раз взглянуть на письмо.
Он протянул мне тонкие, почти прозрачные, исписанные страницы.
Я сказала:
— Я только сейчас поняла, что письмо Марко написано на какой-то необычной бумаге. Насколько я помню, папиросной бумагой не часто пользовались в эпоху Ренессанса, не правда ли?
Доктор Риккарди покачала головой:
— Конечно! И было бы странно, если бы Антонио написал его на такой бумаге. Все Медичи писали на пергаменте, что подтверждают множество писем, видите? Кроме того, это не настоящая папиросная бумага, а скорее волокна конопли, которые так тщательно отскоблили, что ее фактура стала прозрачной. Она получила широкое распространение только в XVII столетии, и то лишь среди богатых куртизанок, считавших ее предметом роскоши, потому что она напоминала тончайшую ткань, из которой им шили нижнее белье.
— Но самая главная проблема — это почерк, — сказала я. — В письме, которое находилось у Марко, заглавные буквы и росчерки были более изощренными.
Доктор Риккарди кивнула:
— На мой взгляд, разница бросается в глаза.
— Лола! Не спешите с выводами, не торопитесь, — прошептал мне мой похититель.
Для наглядности я положила рядом с письмом Антонио, адресованным папе, послание, приобретенное Марко у Сото-Релады, которое еще раз и цитирую:
«1 июня 1554 года
Венеция
Мой дорогой племянник Козимо, герцог Флорентийский. Я пишу это послание в ответ на просьбу о денежной помощи для осуществления овладевшей тобой совершенно вздорной затеи — сражения против Сиены. Твое стремление к бряцанию оружием весьма меня огорчило, поскольку я считаю эту войну противоречащей здравому смыслу, о чем не раз говорил. Мы могли бы обсудить это, если бы ты удостоил меня аудиенции. Когда я виделся с тобой в последний раз? Тогда, когда был изгнан из Флоренции вместе с женой Софией. Кажется, это было в двадцатых годах, вскоре после возвращения из Америки. Всего несколько месяцев мы наслаждались роскошью фамильного дворца. Я часто вспоминаю великолепную трапезную, полную таинственности и чарующей красоты: сверкающие позолотой фризы с фигурами дев, тайные ходы, фреску «Похищение Прозерпины» — все те изящные предметы искусства, которые я выписывал из-за границы, и бережно хранил. Особенно мне вспоминается одна милая вещица, а именно карта Италии в замечательном исполнении Понтормо.
Я являлся, по сути, пленником, мне позволялось лишь после ужина уединиться в лаборатории и заниматься там поиском лекарства от моего недуга, так мучившего меня».
Проведя пальцами по изящно начертанным буквам, напоминающим миниатюры, вышитые черным шелком, я все больше приходила к выводу, что эти два письма написаны разными людьми. В первом послании буквы были наклонены влево, как будто у автора через десять лет изменился почерк. Начертание их было абсолютно разным.
— Посмотрите, вот здесь черточки на «t» тоже другие, — поддержала меня доктор Риккарди. — И «a» совершенно иначе написаны.
Но Марко этот ответ не убедил.
— Печать-то его, что же вам еще нужно? Это же классический признак подлинности. Второе письмо мог написать секретарь Антонио.
Мы с доктором Риккарди вынуждены были возразить ему.
— Печати действительно идентичные, — подтвердила я. — Но Медичи были буквально помешаны на новых идеях, на гуманизме, поэтому величайшим образцом для них служил Цицерон и письма, написанные его рукой. Послание такой важности, да еще адресованное самому папе, Джованни Медичи должен был непременно написать собственноручно, если только не лежал на смертном одре.
— В XVI веке, — добавила доктор Риккарди, — стиль, содержание и почерк письма полностью отождествлялись с личностью его автора.
Я поднесла письмо ближе к свету. Марко стиснул кулаки, губы его побелели, он вперил в меня предостерегающий взгляд, но я все равно произнесла свой вердикт:
— Вам не имело смысла тащить меня в такую даль, Марко. — Я решительно вернула ему его «драгоценное» письмо. — Это послание — фальшивка!
Глава 6
Марко сунул его мне в руки.
— Посмотрите на него еще раз! — потребовал он.
— Я уже смотрела. И сказала вам все, что о нем думаю.