Золото острова Аскольд
Шрифт:
В глубине души Алёшка понимал, что Епишка прав некой стадной правдой. Закон гласит примерно так: «Что бы ни сделал твой товарищ, он всегда прав, потому, что вы в одной лодке. И в прямом и переносном смысле. И держаться вам следует вместе. Неизвестно, что жизнь преподнесёт за следующим изгибом реки».
Недаром атаман карал самые малейшие проявления недружелюбия среди своих. Да и столько уже было пущено кровушки по берегам Омура-реки, что жизнь этой канарейки ничего не решала.
Но в его молодой голове формировалась некая своя, отличная от общепринятых канонов
– Нет, Ляксей, не прав ты, – потянул Епишка из-за голенища швырковый нож. – Не можно так с товарищем своим обходиться.
– Не балуй, – отрезая все пути к прежней жизни, выдавил Алёшка. – Чуешь ведь что не совладать тебе со мной. Не охота мне из-за тебя грех на душу брать.
Знал ватажник, что прав юнец. Хоть и молод он был годами, да не раз являл удаль свою в кровавых сечах. Ни в чём не уступал старым казакам. Не зря Алёшка с детства перенимал всё отцовское умение в воинских забавах. Знатным был есаул казаком, было чему у него учиться.
– Научил волчонка Андрейка, – ярясь в тщетной злобе, прошипел Епишка. – Бойся меня, Ляксей, не прощаю я обидов.
– Иди, иди, – махнул рукой парень. – Бог подаст.
Проводив взглядом скукожившуюся спину, Алёшка взглянул на девчонку.
– Вставай, – протянул он ей руку.
Девчонка испуганно смотрела на парня. Во взгляде металось недоверие и надежда. Затем она решительно встала и признательно посмотрела на спасителя. Непозволительно длинные ресницы благодарно моргнули и взметнулись под самые брови.
«Красивая, – отметил про себя Алёшка. – Не зря Епишка за нож хватался».
А девчонка и впрямь была хороша. И красота эта была необычная, не местная. Что-то непростое проглядывалось в её осанке и гордом взгляде.
– Ишь ты какая! – невольно протянул Алёшка и неожиданно засмущался, и покраснел. И куда подевалась давешная смелость? Он торопливо отвёл глаза в сторону. И зачем-то выдернул из ножен саблю, а затем одним движением кинул её обратно.
Тихий смех заставил его посмотреть девушке в глаза.
«Вот егоза, уже не боится», – возмутился он слишком ласково. А по груди растеклось что-то горячее. Лицо обдало жаром, а сердце заколотилось совершенно незнакомыми толчками. Даже во время горячих стычек с недругами не заходилось оно в таком отчаянном беге.
А девчонка уже поняла извечным женским своим чутьём, что спёкся парень. Что готов он верёвками свитыми её руками падать к ногам обутым в расписные унты.
– Хороший лоча, – ткнула она беличьей рукавичкой в его сторону, и, повернувшись вслед ушедшему, недовольно махнула рукой. – Плохой лоча!
– Алёшка я, – неожиданно осмелел молодой казак, и вопросительно взглянул на девушку.
– Олёшая? – смешно свела брови девчонка.
– Алёшка! –
– Зачем кричишь? Айсинь меня звать. – Забавно всплеснула руками девушка и прижала их к груди.
– Айсинь, – Алёшка попробовал на вкус мягкое, словно лён, и безбрежное, как небесная синь, слово.
Где-то он его уже слышал. Ну как же, дауры называли этим словом «золото». И казак испытывающее взглянул в глаза девушки, опять смеётся?
– Золотая? – протянул он заворожено.
Девчонка поняла его взгляд и, задорно тряхнув головой, скинула на снег шапку из меха чернобурки. Освободившись из лисьего плена, по плечам девушки заструились тонкие косички. Искрясь на солнце рыжей позолотой, превеликое их множество падало на плечи и грудь. Айсинь крутнула головой ещё раз и, присев, подняла шапку.
– Ух, ты! – не сдержался парень. – Как есть золотая!
И только после этого до него дошло, что он её понимает. За полтора года кочевой жизни он, конечно же, научился немного толмачить по-туземному. Некоторые языки были схожими. Но говорили-то они сейчас на родном, на русском.
– Ты, никак, по-нашему разумеешь? – шагнул он к девчонке. – Пошто притворствовала? Никак, надсмехалась? – Алёшка грозно насупил брови.
– Не пугай меня, воин, – нараспев протянула Айсинь, но назад не отступила. – Неужели ты меня спас, чтобы самому обидеть?
А у парня кончились слова и дух перехватило. Стоял он перед ней грудь в грудь и боялся глаза поднять. Конечно, грудь в грудь слишком решительно сказано. Этакая верста коломенская с ручищами, словно коромысла, и решительностью теляти семидневки. Девчушка была ему маковкой по грудь. Но когда он встречался с прищуром её насмешливых глаз, то получалось, что снизу вверх заглядывал, как есть кутя неразумная.
– Эх! – словно в преисподнюю скрипнул лыжами последние полшажочка Алёшка.
Зажмурив глаза, и стиснув зубы, он попытался обнять девушку. Но вместо упругого тела руки поймали пустоту. Пару секунд он недоумённо стоял, боясь открыть глаза. В чувство его привёл весёлый заливистый смех. Он бежал вперёд по тропинке, постепенно стихая за её изгибом.
Алёшка сокрушённо вздохнул и повернул лыжи в крепостицу. Вот такой раздор случился между ватажником и молодым казаком осенью прошлого года.
– Не простил, значит, меня Епишка, – прошептал юноша, придя через двое суток в сознание.
Но решил он не мстить злопамятному мужику. Ну его. Другие мысли не давали ему покоя.
«Айсинь, как она там? Поди места себе не находит, что не идёт он к ней тёмной ноченькой. Что не прижимает он её к своей груди и не говорит ласковых слов».
Не прошла даром та встреча на тропинке. Слюбились молодые в огненном дурмане длинных зимних ночей. Воздухом стали друг для друга. А без воздуха нет жизни человеку. Если для ватажников длинной длинью тянулась эта бесконечная зима, то для Алёшки промчалась она словно тройка удалая. Обдала казака снопом хрустящего снега из-под копыт да нырнула за поворотом Гайтерского мыса.