Золото севера
Шрифт:
Георгий аж растерялся от неожиданности.
– Как же это.
– А вот так. Поехал я на работу, да забыл что-то, не помню уж теперь что, спохватился на работе, но закрутился немного, как всегда утром что-нибудь да есть неотложного. А часика через два вернулся – жена моя с нашим «политработником» в постели «тешится». Я сгоряча выхватил свой пистолет, мы тогда всегда были при оружии, да и уложил обоих прямо в постели. А тут дочь выскакивает на выстрел, она не успела в школу уйти, ну я и заорал – а, и ты туда же, такая же бл… растешь, и всадил в неё остатки обоймы. Не мог я тогда понять, как это, дочь дома, а жена с любовником, значит не впервые, значит привычно все это! Дали мне двадцать пять. Не за жену и не за дочь. Дали за политработника. Вот тебе и «политический».
– Неужели такое возможно, неужели это было, да еще с Вами?
– Было, еще и почище
– Замолчал. Глаза увлажнились.
– Прости, Георгий, распалился я что-то, забудь все, что я здесь «нагородил», не знаю, что это навалилось на меня, впервые за двадцать-то три года, прости. – Он тяжело встал и ушел к Промприбору.
Как-то еще раз подвернулся случай для откровенного разговора – выполнили досрочно месячный план, резервные дни оставались, решили сделать хороший ремонт, чтобы потом, в следующем месяце, не тратить лишнего времени, не иметь ремонтных простоев. Запустили после ремонта все механизмы, устали, а приятно отдохнуть, когда все работает, все крутится, все запущено твоими руками, знаешь, что все надежно, ничего не сломается, ничего не остановиться – только что сами все проверили, наладили, отрегулировали.
Собрались у костра, настроение хорошее, чай, «чифирёк» – чашки пошли по рукам. Вадим Сергеевич вдруг заговорил сам, обращаясь прямо к Георгию.
– Вы вот нашумели там про «культ личности», а того не соображаете, что подрубили тот самый сучок, на котором все и сидите. Что за «разоблачения», кого «разоблачили»? Да сами себя и разоблачили. Всему же миру известно, что Хрущев никакой не Сталин и никогда им не станет. И он это знает, вот и замутил воду, надо же ему как-то самоутверждаться! А того невдомек, что вся политика Союза на авторитете Сталина держалась, и сейчас, после этого дурацкого «разоблачения», весь мир потешается над вами, и всё, что вы заработали недавней Победой, всё пустил ваш гениальный Генсек псу под хвост. Наплачетесь вы еще с этим разоблачением. Если вообще уцелеете. Это же первая «закопушка» под корневые устои вашего нового государства! Вы же всему миру сказали – нет, не то мы делаем, не так мы строим задуманный старыми большевиками коммунизм. А еще сказали всем – Не верьте! Что мы говорим и что мы делаем – это далеко не одно и то же! Сказали всему миру, но сами этого еще и не поняли. Если уж на то пошло – сам Хрущев или такие же как он, «прихлебатели» из ближайшего окружения Сталина – виноваты не меньше, если не больше во всем, что происходило. Они же самые что ни на есть «доносчики». Да еще и какие! Сами же подставляли своих ближних! Кому же еще и мог верить Сталин, как не им. Сами же все устраивали, а теперь сами же и разоблачают, не мы, мол, все он. Хамелеоны… Вы как тот ядовитый скорпион – когда заходите в тупик, когда не знаете, что делать дальше – сами себя жалите! Ненадолго все это у вас, с таким-то подходом.
– Да что ты на меня-то навалился, я что ли участвовал в этих разоблачениях?
– Вот, вот, пройдет совсем немного времени и все вы – вчерашние соратники и активные участники, все вы и партийные, и беспартийные, все вы постараетесь отмежеваться от сегодняшних дел. Да нет, не понять вам всего этого сегодня… – и замолчал. Ни на какие вопросы больше не ответил. Встал и ушел от костра.
Никогда больше до конца промывочного сезона таких разговоров у костра не было. А потом, с окончанием «промывочного сезона», их дороги разошлись. Надолго, навсегда…
Георгий еще спал, после суточного дежурства,
– Георгий, надо выйти на смену, заменить Диму, ты все же поспал, Борису заступать с утра, пусть ещё поспит… – Борис, это третий горняк, они втроем работали по графику «сутки через двое» – Да и осталось совсем немного, когда начнут сполоск, ты можешь уйти спать, я там скажу кому положено.
– Да что случилось-то?
– Потом, потом, давай быстро к Промприборам, там же нет никого, без надзора же, понимаешь, что может произойти!
До вахты ходьбы от общежития 7-10 минут. Георгий, заполнив все журналы и пройдя положенные формальности, побежал к Промприборам. Полчаса ушло на обход всех рабочих мест, проверки замков и пломб на шлюзовых дверях, по дороге ни с кем не обмолвился не единым словом, но люди сами потянулись к постоянному костру.
– Что произошло, – спросил у электрика, который догнал Георгия и тоже смотрит вопросительно.
– Никто ничего не понял. Подошел начальник, отозвал Диму, а у самой вахты мы увидели «оперов», еще каких-то людей, Диме накинули наручники и быстро куда-то увезли. Машину мы видели, лагерный «бобик». Мы думали ты сам нам что-нибудь скажешь.
– Да не знаю я ничего, только проснулся…
Дима также как и все мастера в первые дни сполоска носил мешочек с золотом в кассу, также иногда «путал» кассиров, но каждый раз он не забывал зайти в общежитие и чуть-чуть отсыпать золотого песка в специальную баночку. Потом он сдавал золото в кассу, возвращался домой и зарывал свою дорогую баночку в специально устроенное на чердаке углубление. Так он отсыпал уже не первый год, откладывал понемногу все время, пока он там жил и работал. Теперь понятно, почему он не реагировал на предложения начальства пойти на повышение, бизнес, как теперь говорят, есть бизнес. Заподозрили его давно, стали следить, определили пути сбыта и вот, пришло время задержания. Время выбрали удобное – в смене самое малое количество людей, и в общежитии мало народу. Родители Димы жили где-то в Иркутской области, он туда и возил свои драгоценные «накопления» в каждый отпуск. Что тогда было не возить, ни контроля разного там электронного, ни «хомутов» портовских, да и паспорта никому в голову не приходило проверять. Свобода личности в то «угнетенное» время была абсолютной. И никаких тебе взрывов, убийств, никакого «рэкета». Это сейчас, пока дойдешь до метро, паспорт три раза проверят. А все равно и взрывают, и убивают, уж и само правительство, окружив себя пуленепробиваемой броней и многочисленной охраной не знает куда и как спрятаться! (вспоминается, как мать Александра Ульянова с прошением о помиловании сына подошла к царю в церкви – ну-ка, подойди сейчас!).
Там, в Иркутской области, у Димы был налажен сбыт. Через Бодайбинскую «Золотоскупку»! Но «Золотоскупки» не стало, золото копилось, нужен был новый сбыт, а его пока не было. Дима надеялся на отпуск, в отпуске все, мол, организую, а золота скопилось уже прилично. И все там, у родителей. «Опера» весь дом обыскали, перерыли и сад, и огород – ничего нет! В дом вернулись, а мать что-то валенки перекладывает, распихивает их по углам. «Что это она, летом и валенки». Взял опер валенок и едва не уронил – так тяжел оказался. Когда все золото из этих поношенных валенок ссыпали в одну емкость и взвесили, оказалось больше сорока килограммов. А еще и сбывалось, за три-то года сколько того золота продано было!..
Правда, опять же, раньше, при «Золотоскупке», все доставалось государству, пусть даже и разные прииска, да касса то государственная. И все оставалось в государстве. Хоть и ворованное, но свое. А куда бы ушли найденные сорок килограммов?
6
Коротко якутское лето. После двадцатого августа уже не можешь ходить без теплой куртки, а в середине сентября снег на землю ложится без всякого подтаивания под дневным солнышком. Да и солнышко это хорошо светит, да мало греет. Все «листвяное» мгновенно, в одну неделю опадает, а «игольчатое» сереет и становится суровей, к холодам готовится. И холода – тут как тут. В сентябре уже выше минус десяти термометр не показывает, а в середине ноября как опуститься за сорок пять, так до второй половины марта выше и не подымается. Ну, а что зимой вытворяет добрый «дедушка мороз», так и предсказать невозможно. Пятьдесят его «цельсиевых» – семечки. За шестьдесят на Эльге – привычный мороз. И пониже температура не случайная.