Золото севера
Шрифт:
– Так все водителю и сдашь, он все и привезет. А может, вернешься еще, интерес, слышал я, есть у тебя в нашем поселке.
Приезжай, спортом заведовать будешь!
– Нет, сразу домой. В Челябинске у сестры старшей остановлюсь, отдохну немного и домой, к родителям. В Уфалей.
– Так ты, говоришь, в Уфалее будешь?
– Да, а вам-то зачем?
– Ну, а вдруг выиграешь, мы тебе премию пришлем. А на следующий год приедешь, мы тебе и грамоту вручим, на каком-нибудь торжестве.
– Да, Иван Васильевич, с таким инвентарем что-нибудь, вроде «дырки от бублика», и выиграешь…
До Миасса доехали
В гостиницу Георгий заезжать не стал, поехал прямо к Саше Фадееву, чем того не столько обрадовал, как очень удивил. Даже испугал.
– Старик, сказали, что ты погиб, тебя вроде зарезали где-то на шахте. Ты извини, но мы ведь за упокой пили, всей командой, и тренера были, и девки все твои здесь вот, за этим столом рыдали. Ты откуда, старик? Почему молчал? Мог бы хоть намекнуть как-то, ну мне-то мог же сообщить, хоть что-нибудь?! Да ты раздевайся, старик, ты дома же здесь, раздевайся. Ну, мог же мне-то хоть знак подать какой-то. Где ты был все это время? Мы часто вспоминаем тебя с Нэлькой, она сейчас на работе, ой, позвоню-ка я ей, какая там теперь работа. Ну, мог же ты хоть сообщить как-то, ну что живой что ли, ну хоть что-то! – Саша все это выпалил буквально скороговоркой.
– Не суетись, Саша, я ведь сюда по делу приехал. У тебя, я думаю, остались старенькие тренировочные лыжи? У нас с тобой, помнится, размер ноги одинаковый, дай мне на завтра, выступить мне тут надо на каком-то межрайонном сельхозпразднике.
– Остались, конечно, только зачем тренировочные? Возьмешь мои, беговые. И мази дам. Ты что, действительно, вернулся в лыжи?
– Да какое там… Попросил хороший мужик порадеть за поселок, я пообещал. И откуда они узнали все, про лыжи эти? Никому никогда ни слова, а вот ведь, «слава-то впереди тебя бежит».
Хоть и незаслуженная. Вот я и пообещал выступить за поселок, утвердить их успешную работу в спорте.
Нэля ворвалась в дом как всегда стремительно, нагруженная сумками, сетками. С порога в крик – «что, не можешь встретить?» – и осела. На табурет, что постоянно стоит в прихожей, где надевают-снимают обувь, осела и аж побелела вся. «Георгий»…
– Воды, Саша, воды …
– Георгий… Ты как, ты откуда, ты же …
– Да жив я, жив. Нэля, успокойся, не «привидение» я, жив …
– Жив… Какого же черта до сих пор прикидывался, что, сообщить не мог? Жив… Собаки паршивые, вечно из-за вас страдать приходится. Ладно, отошла, через десять минут за стол сядем.
Извини, Сашенька, не готова я к таким потрясениям, не каждый день встречаешь пришельцев из «того мира».
И за столом все то же, охи да ахи.
– Ну, рассказывай, рассказывай, ты ведь тогда исчез, никому ни слова, ни полслова. Тебя же на «сборы» вызывали – и ни ответа, ни привета. Исчез и все! А потом эта страшная весть из Коркино. Ты нас тоже пойми – все же поверили! А как было не поверить? Вся эта рассказанная нам история – она же именно твоя! Только ты все это и мог сотворить! Только такие дураки, как ты, только такие и могли устроить все эти события в твоем Коркино! Ну, а сейчас-то
Проговорили заполночь.
А на соревнованиях Георгий удивил всех и прежде всего самого себя – он действительно выиграл «десятку», получил от спорткомитета грамоту, а от водителя тысячу рублей, которые тому выдали в поссовете под расписку, на случай победы – «вручи, если победит, в благодарность от нас».
– А если бы не победил?
– А, – водитель небрежно махнул рукой, – все равно бы отдал. Мне ведь главное, что бы ты расписался, что получил, что не растратил я их. Все равно бы отдал. Там, в поссовете, их, эти деньги, уже и «списали» наверняка…
На второй день Георгий уехал домой. Саша Фадеев, вместе с Нэлей, проводили его до вокзала, посадили на поезд. «Не пропадай…».
Весна на Урале всегда затяжная – вроде уже и растаяло все, почки на деревьях набухли и готовы распуститься, но вдруг завьюжит, заметет, снегу навалит, что и зимой не бывало, на улицу выйти без валенок невозможно, бурчит, не сдается зима.
Вот в такой поздний вечер и заявился домой Георгий, еле пересилив встречный ветер и пургу снежную. Отец был на работе, зато как мать обрадовалась. Они только переехали в новую квартиру на станции, отцу, наконец, эту квартиру выделили – да с ванной, горячим душем. Там и отогревался Георгий почти до самого прихода отца.
Отец ворвался прямо в ванную, еще и раздеться как следует не успел, схватил, вытащил из ванны.
– Ну-ка покажись, покажи швы свои поганые. Что, красные?
Да это же как раз и хорошо, заживают значит! – отец аж прослезился от радости.
А утром на дворе уже снова весна, снежной ночной пурги как будто и не было. Текут ручьи-потоки по горным крутым уфалейским улочкам и переулкам, все быстро зеленеет, просыпается, отряхивается от снежной зимы, в который уже раз хорошеет – скоротечна весна Уральская.
Георгий окреп на шурфах да маршрутах геологических, дома отдохнул, швы не тревожили, затянулись швы, только рубцы красные остались на теле.
Мать с отцом довольны – ожил сын. И дома, с ними – чего еще надо стареющим родителям…
2
Велика все же Россия. Третью неделю в пути бригада, а до Тахтамыгды еще ехать и ехать. В вагоне все как-то прижились, привыкли к бесконечному движению, к перестуку колес вагонных, к «ничегонеделанию». В вагоне то полно людей, то полупустой вагон – на разных перегонах разное количество пассажиров. За Уралом стало свободнее, а после Красноярска и вообще полупустые вагоны – выбирай любое купе, любые полки.
Первую неделю в бригаде «вербованных» в основном знакомились между собой, узнавали друг дружку поближе, пили водку, пели песни, рассказывали анекдоты – отдыхали. Потом спокойнее стало, подустали, да и деньги приберечь надо – далеко еще до места назначения, до морозной Якутии. А что там ждет бригаду – поди догадайся. Нет, деньгами в дороге разбрасываться грешно и опасно. Да и велики ли те деньги…
Георгий первые дни читал – старые газеты, журналы, у кого-то взятую книжку, читал при дневном свете, вечером в вагоне не почитаешь – темно. И уснуть трудно – лезут в голову неспокойные мысли, воспоминания, перебираются недавние события…