Золото севера

Запевалов Юрий А.

– Николай! Да ты хоть понимаешь, что тебя посадить за это могут? В тюрьму посадить? А я тебя должен теперь за эту брагу выселить из поселка в двадцать четыре часа! Если я этого не сделаю, люди же возмутятся, загул же снова в поселке может начаться!

– Зачем тюрьма. Георгий? Скажи так. Я пойму. Не буду варить брагу. Если нельзя – скажи. Я не буду.

Георгий вызвал повариху.

– Да кто их знает, Георгий Александрович, попросили научить, я и показала, как делать. Кто ж их знал, что они на продажу.

– Вот что, Маруся. Предупреждаю я тебя в последний раз.

Ты же здесь вредительством занимаешься! А у нас золото, особый режим. Хочешь, чтобы тебя под суд отдали? Изволь. Вот телефон, сейчас вызываю милицию, приезжают, делают обыск и дело в суде. Хочешь?

– Да что вы, Георгий Александрович, какой суд, я же ни духом, я же и не знала ничего. Какой суд. Клянусь, Георгий Александрович, всем, что у меня есть святого, всем клянусь, не услышите вы ничего такого больше.

Ну что с ней делать! А повариха нужна на поселке, нет другой поварихи.

И она, стерва, знает это!

– В последний раз, Маруся. Нет поварихи, и ты не повариха. Раз в ущерб нам все делаешь. Мы тут воюем, чтобы люди заработали, чтобы дома их встречали с радостью, с благодарностью, а ты нам пакостишь исподтишка. Не потерплю я больше твоего творчества. Не только выгоню – посажу! Иди и запомни – в последний раз!

Но не уберег Георгий своих якутов. Угробил и талантливого Николая. Выгонять надо было повариху!

Однажды поздно вечером прибегает к нему испуганная повариха и сразу в слезы.

– Не виновата я, Георгий Александрович, сварили они брагу без моего участия. И поплатились за это…

– Что случилось-то?

– Убийство. Убийство, Георгий Александрович. Я пришла, хотела все у них забрать, что для самогона, приспособления все, а там у них мертвые!

Георгий, как был раздетым, выскочил из дому и – бегом к якутской избушке. На полу, у кровати, ноги даже под кроватью лежат, изрезанная Зоя, так звали маленькую жену Николая. На кровати – мужик, из «зэковцев», из «амнистии», с перерезанным горлом. В доме все разбросано, перебито, кровь, разлитая брага, в бутылях недопитый самогон. Николая нет, куда и когда ушел, никто не видел, никто не знает. К домику сбегались люди. Страшная весть быстро облетела поселок. Георгий поставил у домика охрану – «никого не пускать, ничего не трогать» – пошел звонить в милицию.

Ночь, прилететь в поселок никто не может, дежурить у домика пришлось всю ночь. Утром прилетел директор, милиция. Георгий все подробно описал в своем рапорте директору, в объяснении милиции.

Трупы увезли в больницу, вскрытие там, расследование. С милицией Георгий отправил и повариху.

Директор остался.

– Что происходит, Георгий? По-моему, ты потерял нить управления. В чем дело, что с тобой?

– Не знаю, Валентин Михайлович, что-то оборвалось у меня с этим восстанием заключенных. Боюсь я теперь жаловаться милиции. Боюсь, что посадят, что расстреляют, если я кого-то обвинять в чем-то буду. Давно эту повариху призвать к ответу надо было. А жалел. Не так жалел, как боялся, а вдруг посадят? Насмотрелся я на лагеря эти, врагу не пожелаешь. Пожалел! А хорошего человека угробил. Этот Николай, он же такой мастер! Умница. И

наивный, доверчивый, как дитё малое. Мне бы помочь ему, а я навредил только! Не могу больше, Валентин Михайлович! Надо уходить в отпуск. Надо мне «отойти», оттаять от всего этого.

– Ну, до отпуска еще далеко, Георгий. Надо остановить на зиму драгу, надо закончить стройку, надо организовать лесозаготовки. Лес заготовить к следующему лету, иначе нечем достраивать поселок будет. Много чего нам с тобой закончить надо. Ты знаешь, что Подобреев подал заявление?

– Какое заявление?

– Просит отпустить в Витимск. И Генеральный пообещал ему перевод. Он в отпуске договорился обо всем. Сегодня возвращается. Вот и расскажет. Устал человек в тайге. Хочет пожить, поработать по человечески. Понять его можно. Придется отпускать.

– А я? С кем я останусь?

– От тебя теперь все и зависит. Горбунов так и сказал – если Красноперов будет согласен. Он мне звонил, спрашивал совета по Подобрееву, как, спрашивал, быть. Я Генеральному сказал, что не буду возражать, если ты согласишься. Так что решать тебе.

– Хорошо придумали, товарищи начальники. Я что же, враг Подобрееву? Силой мне, что ли, удерживать его здесь? В тайге я его должен удержать? А у него дочь должна в школу пойти. Кого же вы из меня делаете?

– Успокойся ты! Никого мы из тебя не делаем. Как решишь, так и будет. Но я согласен, и в школу надо, да и засиделся он здесь. Это тоже нам понять надо. Давай отпустим.

Замолчал Георгий, голову положил на скрещенные на столе руки, чуть не завыл от злобы, тоски, разочарования. Господи, сколько труда, сил, здоровья, времени – а во имя чего? Для чего? Для кого?

Наконец, успокоился. Помолчали.

– Согласен, Валентин Михайлович, давайте отпустим. Вы меня извините, нервы у меня стали ни к черту. Теряю контроль над собой. Это пройдет. Это от сегодняшних переживаний.

– Да, понимаю, тяжело. Но что делать, Георгий? Мы с тобой инженеры, руководители, нас с тобой так учили, так воспитывали, мы с тобой себе не принадлежим, раз взвалили на себя этот прииск.

– Валентин Михайлович. Тела, ну сегодняшних убитых, обратно их на Бульбухту везти не надо. Похороните там, у Жуи. Никого у них здесь нет, ни родственников, ни друзей. Жили они, эта красивая парочка, как-то скрытно. Хорошо жили сначала, все ими восхищались. Но вот, не уберегли, не оградили. Похороните на берегу Жуи, она ведь им мать родная.

– Договорились, Георгий, похороним. Ну, прощай, полечу я. Дел много.

Директор улетел тем же самолетом, на котором вернулся из отпуска Подобреев.

Николая ни на Бульбухте, ни в Дальней Тайге больше никто и никогда не видел.

Подобреева проводили в Витимск. Тепло проводили, с хорошими напутствиями, с хорошими тостами, с хорошим настроением. Георгий вызвал вертолет и отправил семью со всем имуществом прямо до Витимска. С Володей тепло распрощался.

Вместо Подобреева прислали Васильева. Инженера из Красноярска. Толя Васильев. Хороший парень. Но, инженер никудышный.

С Подобреевым – небо и земля!