Золото тигров. Сокровенная роза. История ночи. Полное собрание поэтических текстов

Борхес Хорхе Луис

Незнакомая улица

Тень голубиная —так вечера начало евреи называли,когда шаги легки и сумрак не мешаетувидеть, как приходит ночь,что музыкой, старинной и знакомой,звучит и опускается на землю.В час этот, когда светпрозрачно тонок,я вышел к улице, которую не знал.Она открылась предо мной широко,мягкий свет струился по кровлям и стенам,такой же, как и тот, что в небеотражался, в глубине.Все в этой улице – дома, оградыпалисадников, звонки, что у дверей,и, может быть, мечты той девочки с балкона, —наполнило мне сердцечистою слезой.Казалось, этот вечер тихийзаполнил улицу нежнейшим серебром,что зазвучало вдруг, как позабытый,но

всплывший в памяти хорал.Потом подумалось,что улица в тот вечер была как бы чужойи что дома на ней – подсвечники,где жизнь людская – как свеча,которая горит и угасает,и каждый шаг наш —шаг на пути к Голгофе.

Площадь Сан-Мартина

Маседонио Фернандесу

Искал я вечер,но напрасно спешил по улицам.Уже в порталах притаилась немая тень.И, отливая блеском матовым,как омут, вечер застыл на площади,спокойный, чистый,благодатный. Как лампа, светлый.Как лоб открытый, ясный.Печальный, как человек, что в трауре стоит.Волненья улеглисьпод сенью всепрощающих деревьев:акаций, хакаранд —их очертаний силуэтсмягчил мне памятника жесткий профиль,в густой листве их замерцал,перемешался чудесный свет,от неба – голубой, а от земли – червленый.Как хорошо: смотреть на вечер,покойно сидя на скамье!Внизувздыхает порт, о дальних плаваньях мечтая,а площадь уравняла всё и всяи приоткрылась вдруг, как смерть, как сон.

Труко

Колода перекраивала жизнь.Цветные талисманы из картонастирали повседневную судьбу,и новый улыбающийся мирпреображал похищенное времяв безвредные проделкидомашних мифов.В границах столикатекла иная жизнь.Лежала незнакомая странас горячкой ставок, риском понтировки,всевластьем меченосного туза —всесильного Хуана Мануэляи кладезем надежд – семеркой черв.Неспешный матеумерял слова,перипетии партийповторялись —и вот уж нынешние игрокикопируют забытые сраженья,и воскрешаются за ходом ходроды давным-давно истлевших предков,все те же строки и все те же штукистолице завещавших навсегда.

Дворик

Ввечеругасит краски дворик утомленный.Понапрасну полная лунапрежней страсти ждет от небосклона.Дворик, каменное руслосиневы,сбегающей по кровлям.Вечность, безмятежна и светла,на распутье звездном замерла.Краткий праздник дружбы потаеннойс чашею, беседкой и колонной.

Надгробная надпись

Полковнику Исидоро Суаресу, моему прадеду

Пронес отвагу через Кордильеры.Не уступил ни кряжам, ни врагу.Его рука не знала колебаний.Вошел в Хунин с победой, закаливиспанской кровью пики перуанцев.Подвел итог пережитому в прозе,сухой, как боевой сигнал рожка.Скончался в ссылке. От него осталосьнемногое: лишь слава и зола.

Роза

Худит Мачадо

Та роза,которая вне тленья и стиха —всего лишь аромат и тяжесть, розачернеющих садов, глухих ночей,любого сада на любом закате,та, воскресающая волшебствомалхимика из теплой горстки пепла,та роза персов или Ариосто,единая вовеки,вовеки роза роз,тот юный платонический цветок —слепая, алая и для стиханедосягаемая роза.

Обретенный квартал

Никому не была ведома улиц красота,покуда в жутком воплезеленоватое небо не рухнулов изнеможенье, пролилось водою и мраком.Силы стихий объединились,мир наполнился ненавистью и отвращением.Но когда радуга благословилавечернее

небои сады напиталисьароматами влажной земли,мы вновь пустились в свой путь по улицам,будто по вновь обретенным поместьям.В каждом оконном стекле билось великое солнце,в каждой искре дрожащей листвыпело бессмертие лета.

Пустая комната

Красное деревов смутном мерцанье шпалердлит и длит вечеринку.Дагеротипыманят мнимой близостью лет,задержавшихся в зеркале,а подходишь – мутятся,как ненужные датыиз памяти стершихся празднеств.Сколько лет нас зовутих тоскующие голоса,едва различимы теперьранним утром далекого детства.Свет наставшего днябудит оконные стеклакруговертью и гамом столицы,все тесня и глуша слабеющий отзвукбылого.

Pocac

В тиши гостиной,где цедят время строгие часы,уже не горяча и не тревожакрахмальную опрятность покрывал,чуть охладивших алый пыл каобы,укором друга кто-то уронилзловещее и родственное имя.И лег на времяпрофиль палача,не мрамором сияя на закате,а навалившись мраком,как будто тень далекого хребта,и бесконечным эхом потянулисьулики и догадкиза беглым звуком, брошенным мельком.Своею низостью вознесено,то имя было разореньем дома,безумным обожаньем пастушьяи страхом стали, холодящей горло.Забвение стирает долг умерших,оплаченный натурою смертей;они питают Время,его неутомимое бессмертье,чей тайный суд за родом губит роди в чьей до срока отворенной ране —последний Бог в последнее мгновеньеее закроет! – вся людская кровь.Не знаю, был ли Росасслепым клинком, как верили в семье;я думаю, он был как ты и я —одним из многих,крутясь в тупой вседневной суетеи взнуздывая карой и порывомбезверье тысяч.Теперь неизмеримые моряпростерты между родиной и прахом.И жизнь любого, сколь бы ни жалка,торит свой путь в ничтожестве и мраке.И Бог его уже почти забыл,и это милость, а не поношенье —отсрочка бесконечного распадаминутным подаянием вражды.

Конец года

Не символическаясмена цифр,не жалкий троп,связующий два мига,не завершенье оборота звездвзрывают тривиальность этой ночии заставляют ждатьтех роковых двенадцати ударов.Причина здесь иная:всеобщая и смутная догадкао тайне Времени,смятенье перед чудом —наперекор превратностям судьбыи вопреки тому, что мы лишь каплиневерной Гераклитовой реки,в нас остается нечтонезыблемое.

Мясная лавка

Гнуснее, чем публичный дом,мясная лавка – оскверненье улиц.Сверху, с несущей балки,коровья слепая головаведет шабашискромсанного мяса и мраморных разделочных столоввеличаво, с отстраненностью идола.

Предместье

Гильермо де Торре

Предместье – точный слепок, отпечаток нашей скуки.Мой шаг сбивается, хромаю,когда плетусь навстречу горизонту,оказываюсь меж домов,четырехугольных ячеек,в кварталах разных, одинаково безликих,словно они, кварталы, —тупое, монотонное воспроизведеньеединого квартала, одно и то же.Выгул, неухоженный газон,безудержно теряющий надежды,зияет пятнами камней, домов и улиц,я различаю в бездонных даляхраскрашенный картон игральных карт заката,и в этот миг я ощущаю, чувствую Буэнос-Айрес.Город этот, я знаю, я уверен твердо, —мое и прошлое, и будущее, и, более всего, мое сегодня;годы, что провел я на чужбине, в Европе, – иллюзия,я есмь и только здесь, и буду здесь: в Буэнос-Айресе.