Золотое дно. Книга 1
Шрифт:
— Дело не в этом, — раздраженно продолжил Варавва. — Нас двенадцать тысяч народу. Все строили. А когда ГЭС ток пустила, оказались никому не нужны. До пенсии пять лет, работы нету, и никаких акций не дали. Только дирекция жирует и их дети. Нас даже за свет заставляют платить по максимуму, а ведь божились: электричество бесплатным будет.
В комнату вошел молодой мужчина в льняном белом костюме, в вишневых туфлях, с кожаной сумкой на плече.
— Привет бойцам трудового фронта!.. — пробасил он, ставя сумку на тумбочку. По тембру голосу, а присмотревшись — и по лицу, я
— Вода? — с подозрением в голосе спросил Хрустов, продолжая лежать, но скашивая глаза на вошедшего.
— Почти, — отвечал молодой человек, доставая две картонные зеленые коробки. — Яблочный сок.
— Издеваешься?! Мы пьем только воду. Мы честно воюем. Тебя Утконос прислал?
— При чем тут Туровский?! Мама.
— Тогда сами пейте, — сдерживаясь, ответил Хрустов-старший. И вспомнил обо мне, а может и все время помнил, немного играл на меня. — Мой сын. Илья. Работает у узурпатора.
Я протянул Илье руку.
— Родион Солоницын. Я здесь бывал с конца семидесятых.
У молодого Хрустова лицо озабоченное, я вижу — парню неловко за отца, за его приятелей.
— Вы бы уговорили его прекратить бессмысленную акцию. Ну, хоть голову расшиби об стену — ничего же не изменить. История не умеет возвращаться назад.
— Да?! — прорычал Хрустов. — Вот уже и телеграммы президенту не принимают. Скоро по пятьдесят восьмой будут хватать, если этих ворюг в правительстве обзовешь ворюгами. Они же теперь владельцы всего! Сейчас же все частное! Мы за это, Родя, боролись???
Варавва отложил газету, положил очки на мокрую от пота грудь.
— Не кипятись, Левка! Вот приедут из ОБСЕ — расскажешь. Чё зря травить душу…
— А кто обещал приехать? — спросил я.
— Да никто, — ответил Варавва. — Левка письма разослал в Европу… в Страсбургский суд… Я думаю, дело дохлое. Тем более, они все НАТОвцы.
— И что?! — завопил Хрустов. — Надо и врагов использовать в борьбе за правое дело! Меня и коммуняки поддержали!
— Ты думаешь: их используешь… — Илья пожал плечами. — Это они тебя, папа, используют. Ты же поначалу хотел только против Туровского… а теперь уже против Москвы попер. Ты как девушка, папа. Как увлечешься…
Хрустов вскочил с кровати, ткнул пальцем в сторону двери:
— Вон!.. Мужик нашелся!.. — И сверкнул глазами на меня. — И ты вали отсюда!.. Историк!.. Когда нас похоронят, приходи! И я тебе из-под земли кое-что скажу.
— Зачем из-под земли? Ты бы дописал свою летопись, — мягко возразил Илья, забирая сок в сумку. — А не сжигал ее.
— Он сжег свои тетради?! — я ужаснулся. Я помнил — еще в юности Левка грозился написать подробную летопись саянской стройки. «В трех томах! — кричал он, тараща синие прыгающие глаза. — Первый том — рабочие. Второй том — „шестерки“… Третий — начальнички, вплоть до Москвы, до ЦК!»
Илья кивнул.
— Принес сюда… и в печку… Вот в эту… — он показал на устье печурки с откинутой в сторону железной дверцей, которая, скосившись, держалась на одной нижней петле. — Много сгорело… и начало, и конец… только внутри осталось, огонь же вглубь сразу не проникает…
— Хоть
— А-а-а, так ты за экспонатами приехал?! — совершенно остервенел Лев. Он стоял передо мною, бледный, маленький, тряся козлиной бородкой. — Так забирай… — Он метнулся к печке, вытащил пригоршню холодного пепла и швырнул на меня. — Давай! И пошел на хер! Я-то думал…
— Папа!.. — мягко обнял его со спины Илья. — Отец!
— Так знайте: там всё ложь! Ха-ха-ха! Я придумал всю эту нашу дружбу… ха-ха-ха! Кроме дяди Вани, не было у меня друзей… а они его и погубили, лизоблюды! А теперь оч-чень хорошо устроились! Оч-чень!.. — И сотрясаясь, в слезах, ведомый цепким сыном, он вернулся к измятой постели и упал лицом вниз.
Стало тихо. Только синичка заглянула в форточку и улетела.
— Что стоите?! — буркнул рыхлый дядька в майке. — Вам сказали?
Я никогда не видел такого ненавидящего взгляда, каким смотрел на меня минуту назад Хрустов. «Да что с ним?.. Он серьезно болен… — подумал я. — Это может плохо кончиться. Надо бы уговорить врачей забрать их всех. Может, даже в психушку… или туда не стоит? Ну, в неврологию, пусть поколют, успокоят…»
Об этом мы говорили с Ильей уже на улице. У парня лицо было серым от стыда за отца, от усталости. Я пообещал обратиться в их местную «столицу» — в областной клинике работает Елена, сестра моей жены. На всякий случай записал Илье ее телефон. Затем Илья, пообещав мне выдать остатки летописи, подвез на старых синих «жигулях» в гору, к бетонной пятиэтажке, где живут Хрустовы. На цокольной стене огромными красными буквами выведено: ТРУД. На соседнем доме, естественно: МИР. А на следующем: МАЙ.
— Зайдемте к нам, заодно чаю попьете с дороги? — предложил младший Хрустов.
— Спасибо, нет! — сказал я. Я как раз успевал автобусом к вечернему самолету в свой город. В Саракан же Лене я позвоню ночью, на квартиру.
— С мамой бы поговорили… может, вы даже были знакомы… она тоже строитель…
— В другой раз. Душа не на месте.
Илья яростно вздохнул, точно как его отец в юные годы, побежал в подъезд и через пару минут вынес толстенную картонную папку с белыми завязками. Я принял ее на руки и осторожно развязал лямки. Здесь была небрежно выровненная пачка разношерстой бумаги толщиной в кулак, черные от копоти, желтые, обгорелые по краям и целые страницы, исписанные плотно где от руки, а где на пишущей машинке с обеих сторон. Кое-где между ними вложены вырезки из газет, черно-белые фотокарточки…
— Копию я снял, — сказал Илья. — Вы музейщик, как я понял… это у вас и должно храниться. Местами очень интересно. Сказать правду, уже там многое понятно… Но нельзя же быть таким неуступчивым. Он «один прав», «один любит Россию»… Он всегда был такой?!
— Да нет же, — искренне воскликнул я. — Это… это был светлый, легкий паренек! Романтик!
— В это очень трудно поверить, — пробормотал сын Хрустова.
Он довез меня до автовокзала — и мы простились. Мы условились созваниваться. Врачи могут усыпить голодающих и увезти в больницу. Как только Льву Николаевичу станет лучше, я, конечно же, прилечу…