Золотое дно. Книга 1
Шрифт:
Ждать пришлось долго, официантка старательно отворачивалась от посетителя — какой ей смысл обслуживать столик, если три стула еще не заняты? Наконец, показалась пестрая компания — впереди, визгливо смеясь, шел мокрогубый парнишка с бородкой, за ним — два человека постарше, лицо у одного обросло красным волосом в ладонь, другой был лыс, шапка в руке, узкоплеч, в очках. Эти двое пытались отстать от первого, улизнуть, но парень с бородкой строго указал им на стулья, и они сели.
Васильев холодно посмотрел на них. Он ждал заказа, закурил и сам. На синтетической молочной поверхности стола было начертано чернилами: Таня + Коля + Миша +
Люди умели писать. Но смогут ли они дружить, когда беда?
(Зачеркнуто, но можно разобрать:.
Жил там и я неподалёку, человек по фамилии Хрустов…
Нет, лучше в третьем лице: жил-был Лев Николаевич Хрустов по прозвищу Левка-баламут, а еще — Левка-мочало, Лев-профессор. Был тщедушный, но все-таки не лишенный физической силы, когда ходил — задумчиво сутулился, чтобы казаться внушительней, отрастил негустую русую бороденку, сквозь которую виднелись очертания подбородка и красные, вечно что-то жующие или говорящие губы. Нос торчал туфелькой, глаза сияли — круглые, как бы наивные, но ошибся бы тот, кто решил, что это недалекий парнишка. Да, да.
Знали его многие. Он тебе и стенгазету выпустит, и лекцию прочтет, хочешь — про исследователей Арктики, хочешь — про внешнюю политику Египта. А попробуй, обидь, задень — загипнотизирует словами, заговорит, затерзает.
(Далее синим зачеркнуто, но, если постараться, можно прочитать:
Вечером зимнего дня, когда из Москвы вернулся Васильев, и хрустовского звеньевого Климова за драку с Васькой-вампиром лишили премии (об этом станет известно утром), на вокзале, в черном просевшем доме, в той его половине, где буфет-ресторан, появился как раз он, Лева Хрустов с двумя странными спутниками..
— Давайте, давайте, садитесь, уважаемые граждане бичи, — говорил Хрустов им, занимая стул напротив некоего человека в дубленке, который одиноко сидел за пустым столом в ожидании заказа.
Позже Хрустов будет бить себя в обе скулы кулаками — не узнал начальника стройки Васильева! Он его привык видеть издали — гордо вскинувшим голову, иронично улыбающимся, при синем галстуке.
— Побеседуем, — продолжал, важничая, Хрустов. — Нуте-с. Это ничего, что я отвел вас не в кабинет, а сюда? Мы, следователи, иногда делаем так, для романтики.
Бичи молчали. Рыжий моргал — его слепил свет. Очкастый, интеллигентного вида его товарищ был весь раскаяние, руки сложены на груди.
— Ай-яй-яй! — смеялся Хрустов, разваливаясь на стуле. — Думали, никто не увидит? «Он не увидит, не узнает, не оценит тоски твоей?» Ха-ха-а! А мы не дремлем.
Как можно было понять из дальнейшего сбивчивого разговора, и как несомненно понял и Васильев, бичи воспользовались текучкой кадров, тем, что рабочие плохо знают друг друга, — сели в бесплатный автобус, долго катались на нем по кругу, не могли решиться и, наконец, с группой строителей доехали до плотины, сделали вид, что замешкались в «бытовке», зеленом вагончике, оклеенном плакатами. Все — по рабочим местам, а они — по ящичкам. Забрали шарфы, свитер, бутерброды. Хрустов видел их издалека, когда они уходили, догнать не смог, выследил уже потом — в городе.
— А я смотрю — знакомая до слез борода! — смеялся, взвизгивая, Лева. — И очкарик с ним.
— Да, мы всегда вместе, — трагическим баритоном признался бородатый бомж. — Всегда-всегда.
— А зачем стекловату прихватили? В ней не согреешься. Она ж колется! В глаз может попасть. Ну, потом поговорим. Сначала я вас угощу. Раз уж вы такие красивые… один шарф вернули… Что кушать будем? — Хрустов взял в руки меню — замасленный лист бумаги, на котором под копирку были невнятно напечатаны блюда, и только по длине слов можно было догадываться, что имеется в виду — лангет или селедка… — Пить будете?
Бич в очках торжественно поправил грязный галстук.
— Можно, да? — изумился бородач. — Нам — по пятьдесят грамм, нам больше нельзя. — И убежденно добавил. — Мы алкоголики. Спасибо.
— А еще сибиряки!.. Что ж — по пятьдесят, так по пятьдесят.
Наконец, к столу подошла официантка, приняла заказ. Хрустов покосился на Васильева — как я уже сообщил читателю выше, Хрустов не признал его, к тому же всегда побаивался людей с прямыми, как бы грузинскими носами. Да, марсиане и сириусане, у наших людей бывали странные симпатии и антипатии. Я знавал женщину, которая почему-то боялась синеглазых брюнетов, но это к слову. Хрустов сел так, чтобы оказаться почти спиной к Васильеву, чтобы тот не смущал тяжелым взглядом.
— Минуту, граждане, минуту… — бормотал Левка. Сейчас он выпьет и разойдется. — Пока нам готовят, скажите: вас не смущает, почему я с вами так себя веду? Я ведь пока никому ничего не сказал. В милиции, кстати, еще не знают.
Бичи взволнованно переглянулись. Бородач расчесал гребенкой бороду — она затрещала электричеством.
— О, как вас зовут? — нежно спросил очкарик. — Петенька? Васенька? Как?
— Лев меня зовут, — уточнил Хрустов, закуривая и пуская им дым в глаза. — Лев Николаевич я, не Левочка, а именно — Лев Николаевич.
— Левочка Николаевич, — начал бич-интеллигент, поправляя очки. — Нам, знаете ли, так неловко. Мы больше никогда не будем, — и он вдруг обратился к своему могучему рыжему другу. — Слушай, как я выгляжу? А? — Пригладив ладонью редкие волосики над ушами, он явно охорашивался. — Говори честно.
Бич с бородой оценивающе посмотрел, закивал:
— Лучше.
— С сегодняшнего дня, — сказал бич-интеллигент, — мы завязываем. Идем, взявшись за руки, трудиться. Только труд еще может сделать из нас человека.