Золотое правило Трехпудовочки

Донцова Дарья

– Это Ленка, – сказала Макарова, в очередной раз перевернув страницу, – ее сюда, в Бодольск, отправили грех скрыть. Забеременела она.

– Рановато девочка решила обзавестись потомством, – подначила я Антонину.

– Спуталась с парнем, – забыв о своем принципе не сплетничать про родню, зачастила старуха, – он был из обеспеченной семьи, москвич, студент. Ленка понадеялась, что у них семья сложится. Это ей Наташка, дура, в башку вбивала. Мать у Ленки тупее многих была, у самой личная жизнь наперекосяк ехала, вот она и пела девочке с малолетства:

«Главное – муж. Найдешь хорошего человека, держись за него, остальное приложится».

Я ей раз сказала: «Туся, ты поступаешь глупо. Ребенка надо нацеливать на учебу».

Но разве свой мозг в чужую голову вложишь? И вот результат, Ленка забеременела в шестнадцать. Натка перепугалась и сюда девку отправила, чтобы в Москве соседи не судачили да в школе ярлык «шлюха» не приклеили. Ната надеялась малыша в роддоме оставить, аборт они опоздали сделать, Лена призналась, когда на пятый месяц потянуло.

– И вы приняли девочку? – с недоверием спросила я.

Антонина махнула рукой.

– Мать моя, Пелагея, была жива, она ее и пригрела, я дома в те года редко появлялась, моталась по командировкам.

Лена родила девочку и уехала в Москву, никому не нужным ребенком занялась Пелагея Ильинична. Она заперла малышку в квартире, не водила ее гулять, не показывала врачу, не рассказывала никому о девочке.

– Вот странно, – не выдержала я.

Антонина махнула рукой.

– Старая закалка. У мамы в голове занозой засело, что ребенок, рожденный вне брака, – грех, позор, его скрывать надо. Ну и конечно, к старости у нее ум повредился, вот она и не разрешала Ане даже из комнаты выходить, девчонка одна в четырех стенах сидела, старыми газетами играла.

– Почему Лена не оставила дочь в роддоме? – поразилась я. – Похоже, она не слишком любила малышку.

– Пелагея запретила, – сердито сказала Антонина. – Мать у меня властная была, с ней не поспоришь. Родить без мужа грех, но бросить ребенка еще грешнее. Вывод: воспитывай выблядка тайком.

– Чудовищная история, – ужаснулась я, – бедная Аня.

– Пелагея ее кормила, поила, – встала на защиту матери Макарова.

– В комнате запирала, на улицу не выпускала, – не успокаивалась я, – собаку и ту во двор выводят.

Антонина пожала плечами.

– Мама так решила.

– А Лена с Наташей? Они почему не вмешались? – разозлилась я.

– Натка умерла за день до того, как Ленке восемнадцать исполнилось, – пояснила Антонина, – а девчонка мужика приличного нашла, замуж за него собиралась. Был ей резон про первую беременность рассказывать? Мне подфартило, в Питере на работу взяли, я из Бодольска съехала.

Антонина плавно вела рассказ, а я не понимала: она патологически равнодушный человек или просто отлично владеет собой, не желая демонстрировать мне свои подлинные чувства?

Макарова покинула Бодольск, когда Ане исполнилось пара месяцев, а вернулась спустя почти пять лет. Пелагея слегла, вот Антонине и пришлось поспешить в родные пенаты, чтобы ухаживать за мамой. Тут-то она и увидела

Аню, которая умела произносить лишь свое имя и походила на Маугли. Хорошо хоть Пелагея обучила девочку одеваться, пользоваться туалетом и есть самостоятельно.

Ясное дело, Антонина пришла в ужас. Мало того, что в квартире лежит парализованная старуха, так еще и этакое чудо бродит. Обозлившись на мать, взвалившую на свои плечи чужую беду, и на Лену, которая счастливо живет с мужем, Антонина позвонила в Москву. Трубку снял Виктор, Макарова не постеснялась выложить ему нелицеприятную правду. Через пару часов Киселевы примчались в Бодольск и забрали девочку.

– Виктор знал, что Аня родная дочь Лены? – подскочила я.

Антонина скривилась.

– Говорю же, ей везло! Ленка как Аню увидела, давай рыдать: «Доченька, прости! Что с тобой Пелагея, сволочь, сделала!» И как вам это заявленьице? Спихнула на старуху младенца, ни разочка о нем не вспомнила, денег не давала, и такие слова!

Антонина не удержалась и высказала Лене в лицо все, что о ней думает. Виктор, вместо того чтобы тоже накинуться на супругу, обманувшую его, начал… жалеть Лену, обнял ее и завел: «Солнышко, мы воспитаем Анечку, сумеем вернуть ее к жизни, я обращусь к лучшим врачам. Успокойся, я вас люблю, вы мои девочки!»

Антонина чуть не задохнулась от зависти и злости, а Киселевы схватили Аню и умчались.

– Вон какие мужики на свете бывают, – резюмировала Макарова. – Баба от него некрасивую тайну имела, обманывала, бездетной прикидывалась. Ее следовало вон выгнать, а Витька давай ее любить-жалеть. Моей Машке такой дурак не попался.

– Кто мне не попался? – долетел из прихожей звонкий голос. – Мама, я принесла тебе творог и йогурты.

В кухню вошла женщина с туго набитым пакетом.

– Здравствуйте, – сказала она.

– Это милиционер из Москвы, – ввела дочь в курс дела Антонина. – Ленка и Анька умерли, нам их московская квартира достанется. Ты журнал купила?

Маша опустилась на стул.

– Умерли? – с ужасом переспросила она.

– Мы можем в столицу переехать, – не скрыла радости Макарова, – надо лишь родство доказать. Ты вроде с Ленкой постоянно переписывалась? Вот и покажи все. Где мой журнал?

– На полочке, – прошептала Маша, – в прихожей.

– Непонятливая ты, – укорила мать, уходя из кухни, – сколько раз я говорила, не кидай прессу у двери, неси в спальню.

Мы с Машей остались вдвоем.

– Они действительно скончались? – чуть слышно переспросила младшая Макарова.

– К сожалению, да, – подтвердила я.

– Их убили! – отрезала Маша. – Я могу назвать имя убийцы – Степанида Гвоздева. Я предупреждала, говорила, просила… но она уперлась.

– Почему вы решили, что Степанида Андреевна, уважаемый человек, владелица крупного медицинского центра, лишила жизни Киселевых? – воскликнула я.

Маша схватила со стола посудное полотенце, вытерла им глаза и, не обращая внимания на размазанную по щекам тушь, заявила: