Золотой цветок - одолень

Машковцев Владилен Иванович

— Пущай казнят! — отмахнулся Тихон Суедов.

— Мы не оборона богохульникам. Мы защита казакам! — рассудил Балда.

— Мабуть, они выломают решетки в тюрьме и убегут. Тогдась мы и примем утеклецов в казаки! — поправлял на глазу черную повязку Федька Монах.

Меркульева никто не поддержал. Митяй Обжора и Вошка Белоносов кричали:

— Смерть богохульникам! Они клевету возводят на царя и простых людей!

Сенька-писарь заложил гусиное перо за ухо и громко объявил:

— Круг закончен!

Дозорные

схватили Ермошку и Бориску, бросили в яму, накрыли решеткой. Аверя дернул атамана за рукав:

— Выдели мне казака для охраны злодеев. Я их повяжу завтра утром и повезу на баржу. С телегой казака дай!

— Возьми Герасима Добряка, — мрачно ответил Меркульев.

Дьяк встал на четвереньки, заглянул в яму, засмеялся надтреснуто, обращаясь к Бориске:

— Дьяволом нарисовал меня? Прав был я, когда тебя в Москве вздернул на дыбу. Зазря тогда твою шкуру помиловал государь. Чуял я, что встренусь с тобой. Ты мне тот раз чуть не испортил судьбу.

Ермошка начал плеваться:

— Ну и харя у тебя, дьяк! Ежли дьяволу на задницу его волосатую приляпать гляделки кабаньи, то получишься в самый раз ты!

— Поглядим, как ты в костре заверещишь. Государь повелел тебя сжечь!

— Врешь, дьяк. Царь наидобрейший человече. Он меня наградил золотой чепью. А я государя одарил пуком волос из брады Христа.

Аверя развеселился:

— Слышал я сию сказку. А где ты шерсть взял? С кобеля?

— Ты не веришь, дьяк, что у меня есть золотая чепь?

— Покажи!

— Она закопана в кувшине. И семьсот золотых там. Могу озолотить перед своей смертью, ежли помолишься за меня!

— А где закопан кувшин?

— В степи. Пойдем раскопаем. Неси лопату!

— Хе-хе! Не ищи дурака, Ермоша! Я тебе дам лопату, а ты меня по голове секанешь. Али так утекешь... Мы учены! Не проведешь воробья на мякине. Да и нет у тебя кувшина с ефимками. Поистратил ты золотишко на шелк для сатанинских махал. А чепь твоя в залоге у шинкаря Соломона. Ха-ха! Обо всем ведает сыск!

Меркульев сказал Дарье с порога:

— Уготовь кувшин крепкого вина, брось туда зелья оглушного. И дай в дорогу вино Герасиму Добряку. Да не сама, подошли с вином Глашку. А ты пирогами угости утром и дьяка, и Герасима, и сирот повязанных... Чтобы подозрение не возникло.

— Убить надумал?

— Мабудь, и убью!

— Соломон и Фарида пойдут в Астрахань с Аверей на одной барже.

— Тикают? Шинки-то закрыли. И кто подбил на это казаков?

— Да ить Соломон — шкуродер!

Меркульев и сын его Федоска выехали в засаду до восхода солнца, каждый о двуконь. Возле белого камня у солонцов они завели лошадей в Лисий овражек, а сами залегли на бугре за кустистой чилигой. В сороковой раз пришлось рассказать Федосу о походе на Хиву.

— Ты видел Дуню? Ты сам видел, как она погибла? — опять спрашивал отец.

— Помню, что Дуня стояла у пушки. Меня сбили

с коня копьем. Ермошка подхватил меня с земли за руку, поволок. От пушки до челна меня тащила Глашка. Больше я ничего не помню. Но Глаша говорит...

— Мне неинтересно, что бает Глашка, — оборвал сына атаман.

Долго молчали, смотрели, как выкатывается малиновый шар солнца. Заискрилась роса на былинках. Паук сплел сеть между чилижных веток, поймал муху. Повеяло жухлой сгинь-травой.

— Отец, ты убьешь одного дьяка? Али купно их: и Аверю и Герасима?

— Не знаю, Федос. Ежли Герасим будет спать на телеге, можно и оставить его живым. Но худой он казак.

— Чем же он плохой, отец?

— Не вельми стоятелен. Жесток изуверски.

— Казаки все жестоки.

— Герасим всегда жесток бессмысленно.

— Почему?

— Душой пустошен.

— А откуда пришла на Русь жестокость, отец?

— От орды, сынок. Умножилась русская воля и бесстрашие на ордынскую жестокость... и получилось казачество!

На дороге к речному причалу показалась войлочная кибитка. Повозку с кибиткой на колесах тащила пара пегих быков. Соломон был возницей. Шинкарь то и дело вскакивал, озирался, хлестал нещадно скотину прутом.

— Ты лежи, Федоска, затаенно. А я отползу и вскинусь на жеребца, наеду на утеклецов. У меня к ним есть одно вострое беспокойство, — заерзал атаман.

Кибитка подкатилась к белому камню и встала. Соломон спрыгнул с лопатой. Он откатил с трудом известковый камень, начал рыть яму. Из-за войлочного полога выглядывала Фарида. Меркульев подъехал к ним крадучись, сбоку. Ни шинкарь, ни татарка не замечали стоящего рядом с ними всадника. Федос чуть было не расхохотался.

— Бог в помощь! — кашлянул атаман.

Соломон лопату выронил, упал на колени, закрыл голову руками.

— Фарида, не целься в меня из пистоля! — пригрозил кибитке Меркульев. — Дура ты! Я все видю сквозь войлок! Стыдно тебе? В кибитке прячешься. Боишься мне глянуть в глаза. А ты, Соломон, пошто разоряешь могилу своей Сары? Адаманты, сапфиры решил достать? Обхитрил ты Илью Коровина и Хорунжего, когда хоронил Сару. Но ить камушки вырыл Гришка Злыдень тем же летом. Отнял я сокровище у обдирателя. Вот они, твои адаманты! Прими их, Соломон! Не потребно тебе в могиле усопшей жены рыться!

Соломон бился лбом в солонцы:

— Смилуйся, Гнат Ваныч!

— Пошто бежишь, Соломон? Чем тебе не по нраву Яицкий городок?

— Так ить убьют! Отберут золото! Да и шинок в запрете. И Тихон Суедов давит. Евлампий Душегуб открывает лавку. Гурьевские кровососы захватили всю рыбную торговлю. Я совсем разорился!

— Вино запретили продавать в будни. Но у нас праздников много. У русской церкви, что ни день, то праздник! И как же ты разорился, ежли везешь в кибитке бочонок золота?

— Тебе и сие известно, атаман?