Золотой цветок - одолень

Машковцев Владилен Иванович

— А где другие девки наши?

— Мила Монахова и Василиса Душегубова в Персии. Малаша Оглодай и Оля Лапша в Стамбуле. Пашу Добрякову, говорят, увезли в Кабул... А что нового у нас на Яике? Меркульев и Хорунжий атаманствуют?

— Меркульев атаманит. Хорунжий погиб. Промежду прочим, Клань, сынок Меркульева Федоска здесь, с нами. И Хорунжонок с Нечаем.

— Видела я их, узнала. Пошто детей взяли в набег?

— Для забавы. Мы их заслоняем от боя.

Нечай встретил Кланьку холодно, будто она и не была никогда его невестой. Не поклонился во здравие как

знакомой. Сразу стал спрашивать:

— Што тебе потребно? Хошь, чтобы мы взяли тебя на Яик? Я смилуюсь. Повелю кормить в обозе. Но дома у тебя никого нет в живых. Все померли.

— Я страдаю без тебя, Нечай. Мне жить так неможно.

— Не потребна ты мне, Кланька. Тебя басурманы обнюхали. Я гребую.

— Ты же нежишься, Нечай, с ханскими женами из гарема. Они тоже обнюханы. Почему же не брезгуешь?

— Они, Клань, не были мне обещаны. Они умоются — и чистые!

— Я должна была умереть, но струсила, не нашла сил. Убей меня, Нечаюшка. Искуплю вину такой смертью.

— Не каждую вину можно искупить смертью. Да ты, Клань, и не имеешь вины смертной. Не могу я тебя убить. Я не изувер. И рука не поднимется.

— Дай мне саблю, Нечай. Я сама убьюсь, чтобы верность тебе доказать. Наставлю острие в грудь, разбегусь и упаду.

— Возьми ятаган на ковре. Немножко-то я тебя жалею.

Кланька приняла клинок, поплелась понуро к выходу. У шитой золотом занавеси она остановилась.

— Прощай, Нечай! И послухай моего совета: беги скорее с ватагой своей из Хивы. Еще в первый день взятия Хивы ускакал к хану гонец. У Араб-Мухаммеда большое войско. Погубишь ты казаков. Три солнца ведь потерял!

— Потребно уходить, — осоловело задумался Нечай. — Эй, Прокоп! Ударь тревогу. Пущай казаки нагружают телеги и арбы добром награбленным. Завтреча утром выступаем из города. Пора нам к переправе.

— У нас добыча так велика, атаман, что мы не найдем лошадей для повозок.

— Запрягайте быков и ослов!

— Но такой обоз тихоходен.

— Нам ить токмо за переправу уйти, Прокоп.

— И то верно, атаман...

За пологом кто-то визгнул по-щенячьи.

— Что там? — встал Нечай с шелковых ханских подушек.

Прокоп вышел, глянул.

— Кланька зарезалась.

— Ну и дура! — плюнул Нечай.

...И вышел обоз из Хивы. Восемьсот быков и двести сорок ослов тащили за собой телеги, арбы, повозки с шатрами, рухлядью, посудой и полонянками. Как будто не было на Яике юниц и баб. Почти каждый казак вез по две-три полонянки. Пыль, рев скота и ослов, смех и плач хивинок, пьяные крики казаков сливались в одно ползущее по земле облако ужаса.

«У переправы потребно отпустить половину пленниц, — подумал на третий день пути Нечай. — Они много жрут! Из-за них то и дело возникают остановки, ссоры. Они спаивают казаков, воруют золото, исчезают по ночам. Но, слава богу, переправа рядом! Уйдем за реку, и мы — вне опасности! Давно не было у казаков великой удачи!»

Гунайка и Вошка заметили вдали облако пыли. Они сидели высоко на дереве, на сооруженном между ветвей настиле. Это была их сторожевая вышка, с добрым запасом

хвороста и сухого камыша для тревожного костра. Митяй Обжора не дежурил на вышке, потому как не мог залезть на дерево с простреленным плечом. Он дремал в челне. Глашка и Дуня сидели у пушечки, прятались от солнца за бочками с порохом. В котле варилась тюря с барсучьим жиром.

— Нечай идет от Хивы с обозом!

Митяй Обжора выскочил из челна. Дуня и Глашка полезли на бочку с порохом.

— Ничего не вижу! — вздохнула Дуня.

— Да, энто наши казаки, — подтвердил Вошка.

— Что вы молчите? — сердилась Глашка.

— Рассказывайте, что видно! — просил нетерпеливо и Митяй.

Вошка и Гунайка молчали, иногда тревожно переглядывались.

— Говорите, а то продырявлю ваши корчаги, — пригрозила Дуня пистолем.

Гунайка стал объяснять:

— Там войско скачет в погоне за нашим обозом. Но казаки ничего не видят, спят на арбах. Верховой стражи у них нет. А сила на них скоро обрушится несметная. И мы не успеем уйти!

Вошка и Гунайка спрыгнули с дерева и побежали к челнам. Дуня взобралась на сторожевую вышку, ударила кресалом о кремень, запалила тревожный костер. Гунайка захватил челн и поплыл один. Вошка не выдержал, сел в другую лодку, резанул веслами по воде. Митяй закричал:

— Дунь! Глаш! Садитесь в челн! Там же тьма басурманская! Сейчас всех порубят и до нас доберутся.

Дуня видела, как ханская конница стремительно обтекала двумя потоками обоз Нечая. Казаков окружали и отсекали им путь к переправе. Повозки их тащились кучно, в десять-двенадцать рядов. На одной арбе спал, раскинув руки, в белой исподней рубахе Нечай. На соседней повозке обнимался с молодыми полонянками Ермошка. Прокоп Телегин потягивал вино из диковинного кувшина. Из многих повозок торчали нелепо ноги, косматые чубы. Казаки дремали, спали на ходу. Лишь изредка раздавалось щелканье кнутов:

— Но! Пошла, скотина! Цоб! Цобе!

Кони казаков были приторочены уздечками к арбам, повозкам. И никто не увидел тревожный костер, запаленный Дуняшей. Хивинское войско летело стремительно с обнаженными саблями на спящих казаков.

— Глаша! Стреляй из пушки! —заплакала Дуня.

— В кого? — удивилась ордынка.

— Стреляй! В небо стреляй! — выпалила Дуняша из пистоля.

Глаша ткнула запалом пушечку. Грохот выстрелов разбудил некоторых нечаевцев. Они увидели дым костра на вышке. А Ермошка все еще целовал своих полонянок. Нечай, наконец, учуял опасность, вскочил на коня, рявкнул:

— В сабли, казаки!

И началась ужасная бойня. Нечаевцы хотели пробиться к переправе, где были челны, пушечка. Но их осыпали градом стрел, сбивали с коней копьями, рубили булатными саблями. Все войско Араб-Мухаммеда было в шеломах и кольчугах, шло в бой стройными рядами. И упал Прокоп Телегин под ударом ханской булавы. Ермила Буракова сбили таранно. Изрубили Ваню Душегубова и Афоню Коровина. Истыкали стрелами Тараску Мучагу. Нечай крикнул Ермошке и Андрюхе Бугаенку:

— Пробивайтесь к переправе! Заслоните боем Федоску Меркульева!