Золотой капкан
Шрифт:
Думалось о том, что теперь, хочешь не хочешь, им с Красюком придется возвращаться на вахту к Дубову, что срок им, конечно, добавят, но, может, не такой уж большой, если самим вернуться, а не дожидаться, когда изловят... Но прежде надо наведаться в Никшу, навестить Татьяну Ивакину, сообщить ей, геологу, о касситерите, найденном у Долгого озера. Пусть именно она заявит о месторождении, пусть это будет последним Сашиным открытием... Оттуда же, из Никши, можно будет позвонить Плонскому. В поселке горный комбинат, там всегда была хорошая связь с райцентром. Пускай прокуратура сама
Что-то тяжелое упало на землю, взметнув пыль, и Сизов очнулся. Было темно. Возле догорающего костра стоял Чумбока, смотрел в огонь. Красюк, свернувшись, спал неподалеку, громко храпел.
– Нашел?
– спросил Сизов, вставая. Он, заснувший, чувствовал себя неловко перед неутомимым нанайцем.
– Моя найди, - устало сказал Чумбока и принялся подкладывать сучья в костер.
– Что это было?
– Человека была. Совсем мертвая.
– Какой человек? Откуда?
– Злая росомаха. Бандита.
– Палкой, которую собирался положить в костер, Чумбока показал на Красюка.
– Стреляла его.
– Хопер? Это же Хопер стрелял. Он умер?
– Умерла, умерла. Дыма много, дышать не моги, тама лежи.
– А где его ружье?
– Сизову все не верилось, что это именно Хопер. Ты не принес?
– Не нада бери, - назидательным тоном сказал Чумбока.
И Сизов понял: действительно, не надо. В Никше спросят: чье ружье? Хопра? А где Хопер? Умер?.. Сам?.. Или помогли?.. Поди докажи.
– А... золото?..
Чумбока ткнул рукой себе под ноги, и Сизов только теперь разглядел валявшийся на земле вещмешок. Осторожно, словно это был раненый зверь, подошел к нему, поднял. Мешок был тяжелый, одной рукой не удержать.
И тут, словно почувствовав, о чем речь, зашевелился Красюк. Увидел вещмешок в руках у Сизова, вскочил на ноги.
– Это же мой сидор! Видишь, пестрый, из камуфляжки? Тот самый, что Хопер унес...
Он попытался схватить вещмешок, но Сизов отвел его руку в сторону.
– А где Хопер?
– Красюк испуганно заоглядывался. И уставился на Чумбоку, догадавшись, в чем дело.
– Ты его нашел?.. Убил?..
– Дурак ты, Юрка, - сказал Сизов.
– Задохнулся он. Дымом. Не выбрался из пожара.
– Точно?
– Так Аким говорит. А я ему верю. Живого он притащил бы сюда.
– Зачем?
– испуганно воскликнул Красюк.
– Так уж он устроен.
– А рыжевье, значит, принес? Ну, молодец!..
Красюк боком, словно опасался, что его оттолкнут, обошел Сизова, присел над вещмешком, торопливо начал развязывать туго стянутые лямки. Руки у него дрожали, пальцы срывались с узла. Тогда он вцепился в узел зубами. Развязал, и выхватил сверток, упакованный в полиэтилен.
– Оно!
– сказал с придыхом. Обессиленно сел на землю и повторил, лыбясь во весь рот: - Оно самое... Теперь поделим...
– Об этом надо Акима спросить, - сказал Сизов.
– Чего это?!. Мое ведь...
– Было твое. Но ты его отдал Хопру.
– Он сам...
– А теперь это нашел Аким. Ему и решать.
– Ладно. На троих поделим.
Он зло посмотрел на Чумбоку, но тот не обернулся,
– Утром разберемся, - сказал Сизов.
Красюк помолчал, покачивая на руке тяжелый сверток, и сунул его обратно в вещмешок.
– Ладно, утром поделим.
– Юра, не теряй головы. Это же не манная крупа - на глазок-то делить.
– Тогда я его сам понесу.
Сизов засмеялся.
– Все двадцать килограммов? С раненой рукой? Нам ведь далеко идти.
– Тогда один пакет возьмешь ты, а другой пусть будет у меня.
– Как скажет Аким.
– Аким, Аким!
– разозлился Красюк.
– Да ему рыжевье до лампочки. Верно?
– повернулся он к Чумбоке.
– Верно, верно, - закивал Чумбока. И добавил замысловатое: - Моя деньга бери хорошо, чужая деньга бери нет.
И он принялся раскладывать на земле оленью шкуру, которую достал из своей громадной торбы.
– Нада спи...
Тихая глухая ночь обволакивала землю стойким запахом гари. На западе розовели низкие тучи, подсвеченные уходящим пожаром. Там волчьими глазами вспыхивали огоньки: пламя взбиралось по склону отдаленной сопки. А вокруг костра стеной стояла напроглядная тьма, не полная ночных шорохов, как обычно в тайге, а совершенно безмолвная, могильная.
Казалось бы, только и спать в такую ночь. Но Сизов, как ни старался, уснуть не мог. В голове вертелись странные мысли о высшей справедливости, которая все-таки существует и в конечном счете наказывает зло. И думалось о непомерной чуткости людей, живущих в согласии с природой. Было совершенно непонятно, когда и как Чумбока услышал крик в горящем лесу. Все вокруг трещало и гудело. Лежа под навесом, зажимая голову охапками сырого мха, он, Сизов, не слышал ничего, кроме стука своего сердца. Потому что был занят только собой. А Чумбока и в такую минуту оставался словно бы частью этого леса, страдающего, но живого...
– Иваныч, спишь?
– услышал он тихий шепот. Красюку тоже не давали уснуть свои думы.
– Ты чего будешь делать с рыжевьем-то?
– Я тебе говорил: сдам, - помолчав, ответил Сизов.
– Ты чего, в самом деле веришь, что оно достанется государству?
– А то кому?
– Да кому угодно. Тоннами золото у государства растаскивают, и хоть бы хны.
– По акту сдам.
– Акты тоже пропадают.
Сизов и сам боялся того же. Но ему непременно надо было откупиться, чтобы, как обещал Плонский, поскорей освободиться и довести до конца начатую с Сашей разведку у Долгого озера. Теперь он знает: касситерит там есть. Но теперь знает еще и о золотом ручье...
– Чумбока свою долю тоже, всего скорей, сдаст. И тебе бы тоже...
– Чего ж мы тут загибались?
– А можно сделать так, что ты один все сдашь. Придешь, заявишь: не мог-де, стерпеть обвинения в краже золота и бежал потому, что хотел найти пропавшее, снять с себя подозрение...
Красюк промолчал. Встал и так же, ничего не говоря, принялся подкладывать в костер ветки. Наконец сказал:
– А потом? Кому я нужен на воле с пустым карманом да с судимостью?
– Судимостью нынче никого не удивишь...