Золотой капкан
Шрифт:
Со смятением в душе Сизов открыл дверь, вошел в небольшие сенцы, увидел хозяйственный ящик, ведра с водой, накрытые фанерками, рукомойник. Все было знакомо, будто он только вчера заходил сюда.
Вдруг ему почудилось, что за ним подсматривают. Нервно оглянулся, увидел глаза, высвеченные пробившимся в оконце косым лучом солнца. Озноб прошел по спине - так эти глаза были неожиданны в сумраке сеней. Не вдруг понял, что это фотография и что изображен на ней Саша Ивакин, непривычно печальный. Сизов вспомнил, как Татьяна
Со страхом и тревогой постучал. Войлок на двери погасил звук. Тогда он вошел без стука. И сразу услышал детский плач. Выглянула Татьяна, растрепанная, в распахнутом халатике, какой Сизов ее никогда и не видел, поглядела на него, не узнала и снова скрылась, зашептала кому-то:
– Вставай, там кто-то пришел!
Такого Сизов не ожидал. Чего угодно, только не этого. Чтобы Татьяна, единственная женщина, на которую он молился, так скоро забыла погибшего мужа! Хотел повернуться и уйти, да ноги не слушались.
В глубине дома кто-то кашлянул, хрипло, спросонья, и зашлепал босыми ногами по чисто вымытому полу. Сизов оторопело смотрел на вышедшего к нему человека и ничего не понимал. Ему вдруг подумалось, что это сон. Бывало такое, сколько раз, особенно там, в заключении, снилось несусветное, страшное, он знал, что это всего лишь сон, старался проснуться и не мог.
– Валентин?
– спросил человек голосом Саши Ивакина. Повернулся, крикнул обрадованно: - Таня! Так это же Валентин!
Сизов обессиленно сел на табурет, стоявший у порога.
– Как это?
– бормотал он.
– Как же?..
– Чего у дверей? Проходи в дом.
– Саша?
– Саша, Саша! Да проходи в комнату.
Они обнялись, помяли друг друга, помолчали, борясь со слезой.
– Как ты?.. Рассказывай, - опомнился Ивакин.
– Это ты рассказывай.
– Хотя нет, сначала мыться. Как раз баню истопили.
– Но я ведь...
– Знаю, знаю...
Только тут до Сизова как следует дошло: точно - Саша Ивакин, живой и здоровый. Это его правило: первое, что должен сделать человек, вернувшийся из тайги, - помыться и переодеться.
– Я не один, - выговорил наконец.
– Меня ждут. Трое нас...
– Тоже из тайги? Тогда всем в баню. Танюша!
– крикнул Ивакин жене. Подбери что-нибудь из моего белья.
– Ты как?.. Ты же...
– Сизов не договорил, не зная, как спросить о самом главном.
Поднял глаза и будто впервые увидел друга. Тот словно бы вырос. А может, просто похудел и потому вытянулся? Те же бездонно темные глаза в глубоких глазницах, тот же мягкий взгляд. Чисто выбритое лицо, каких Сизов столько дней не видел. И на этом чистом
– Потом, все потом. Тащи свою команду в баню. Ты знаешь, где она.
Небольшая рубленая банька уже остыла, но она всем троим показалась как раз подходяще жаркой. Воды подогретой было меньше полкотла. Но ее хватило на всех: тайга научила довольствоваться малым.
Через час они сидели за столом, на котором было вяленое и жареное мясо, картошка, исходящая паром, и картошка на сковороде с яичницей, соленья всякие - дары тайги и, конечно, то, без чего не обходится ни одно застолье, не мутное самодельное, а чистое, как слеза, в фирменных бутылках.
– Рассказывай, - сразу потребовал Сизов, через стол пристально разглядывая Ивакина, того самого и вроде бы другого.
– Ты ешь. Еще наговоримся.
– Как я могу есть? Ты же...
– Он опять не нашелся как это назвать и замолчал.
– Все обошлось, и ладно.
– Я же тогда... сам...
– Нет, это я сам. Оступился на краю обрыва и упал.
– Нет, это я тебя толкнул...
– Я уже и сам падал. Это хорошо помню.
Таня побледнела, встала из-за стола и ушла в другую комнату.
– Как же так? Я ведь слышал, как ты упал в воду. Долго плавал там, искал тебя...
– Это, должно быть, камень упал. А я застрял на кустах, что посередине, на скале растут. Помнишь зеленую полосу? Кусты упругие, откинули меня к стене. А там уступчик в полметра.
– Ивакин потрогал шрам на лице.
– Вот память... Сколько пролежал без сознания - не знаю. Очнулся, а тебя нет.
Сизов ударил себя кулаком по лбу.
– Чувствовал - что-то не так! Ведь чувствовал, а ушел. Вину свою поволок, как юродивый, - нате, глядите, казните!..
– Сколько там пролежал, не знаю. Не мог даже кричать, звать на помощь. Решил: чем так пропадать, лучше утонуть. Перевалился через кусты и - в воду. А она ледяная, как обожгла. Это, наверное, и помогло выплыть. Выплыть-то выплыл, а свалился в горячке. Хорошо склад был, а то бы...
– Значит, это ты склад использовал? Я так и подумал: кто-то сильно бедствующий.
– Как подумал? Когда?
– Недавно. Мы с ним там были, - показал он на Красюка, жадно поедающего жареную картошку.
– Бедствующий - не то слово. Не знаю, как выжил. А потом пришлось зимовать. По снегам-то не больно выберешься. Сам, пожалуй, не дотянул бы до весны. Нанаец выручил, вышел на дым костра, который я жег.
– Чумбока?
– изумился Сизов, вскинув глаза на своего спасителя, сидевшего за столом напротив.
– Нет, того звали Полокто.
– Моя его знай, - сразу отозвался Чумбока.
– У него зимовье неподалеку. Там и перезимовал. А весной вернулся к озеру, заложил шурф.
– Шурф?!