Золотой осел

Макиавелли Никколо

Вот, помнится, в углу, за дикобразом,Лежала кошка, не ловя мышей,Наказанная за ленивый разум.

А вот дракон, стоглав и кривошей,Летал, кружил, то далеко, то близко,Не мог угомониться, хоть убей.

Спала поодаль хитренькая лиска,И туг же лаял бестолковый песНа юный месяц, как на василиска.

А рядом самого себя до слезКусавший

лев, рыча от боли глухо,Вину за глупые советы нес.

А вот картина — общая поруха:Животные за прошлые грехиСидели кто без глаза, кто без уха.

Теперь все стали смирны и тихи.Всех больше было, помнится, баранов,И кроликов, и прочей чепухи.

И вдруг увидел я, подальше глянув,Что меж непривлекательных тетерь,Окраской изумительно каштанов,

И вдруг увидел я, подальше глянув,Что меж непривлекательных тетерь,Окраской изумительно каштанов,

Красив и соразмерен, как ни мерь,С приятностью, прошу прощенья, морды,Сидит невиданный, изящный зверь.

Глаза его, презрительны и горды,Блистали, но без злобы и угроз,Оглядывая сборища и орды.

У зверя ...................................................................................................................

Я увидал ...................................................................................................

Себя услужливостью наказав,Всю залу обходил, как раб триклиний,И перед каждым шею гнул жираф.

Но чванился узорчатостью линийИ словно говорил: «На всех плюю!» — Павлин, распахивая хвост павлиний.

И чудо-юдо, помнится, своюДиковинную спину изогнуло,Дав место ворону и воробью.

Зверь или не зверь стоял в углу сутуло.Он показался мне, безрог, кургуз,Ублюдком каракатицы и мула.

А вон — ишак. Он не терпел обуз.Не подходи, мол, я тебе не кляча!Он от безделья пухнул, как арбуз.

А тут, и там, назойливо маяча,Вынюхивала вдоль и поперекИщейка, за пронырливость незряча.

И под ногами был так мал хорек,Что бегая от края и до края,От тумаков себя не уберег.

Во все углы влетая и влезая,То лаяла, то делала апортХозяина искавшая борзая…

Многообразие

голов и мордС годами подзабыв,поди попробуйТеперь в подробностях писать рапорт!

Все ж вспоминаю: буйвол крутолобыйНабычивался, душу леденя,И на меня таращился со злобой.

А вот сама боялась, как огня,Очами увлажненными блистаяОлениха, отпрянув от меня.

И вперемешку копошилась стая,Но в одиночестве сидел беляк,Напоминавший спесью горностая.

Мартышка же, кривляка из кривляк,Сидела, точно вовсе без извилин.Всех передразнивая так и сяк.

Веселая синица, мрачный филин,И зверь вон тот, и пташечка вон та…Но нет, я перечислить всех бессилен.

Вдали он слон, вблизи же — мелкота.И часто по ошибке за КатонаЯ принимал облезлого кота!

И в наше время, как во время оно,Такие недоразуменья сплошь:Летит, как сокол, сядет, как ворона

Но как же я средь этих морд и рожБез толмача по-волчьи, по-бараньиПоговорю про истину и ложь?

Я снова был отчаянья на грани,Но прошептали милые уста:«Я обо всем подумала заране.

Мы в этом помещенье неспроста.Ты погулял тут, подивился всяко.Гляди-ка в направлении перста.

Вон, у корыта, экий раскоряка!»И я узрел в посудине бурдыОгромного недвижимого хряка.

В сравненье с ним и жирные худы!Не знаю, королем ли мясобоенНазвать его, но весил он пуды.

И спутница рекла: «Будь смел, как воин,Тогда вниманья этого «гуся»Ты, несомненно, будешь удостоен.

Его послушай, впрочем, не прося,Чтоб воротился он к привычкам старым.И в этом суть, я полагаю, вся:

Его ведь не заманишь и нектаромСтать человеком и уйти домой.Но только время потеряешь даром».

И был обескуражен разум мой.А донна без дальнейших разговоровМеня ведет в потемки по прямой.

И вот к нам рыло поднимает боров.

Он поднимает нехотя хлебалоОт тошнотворного корыта; близ,Сказать по правде, сильно в нос шибало.