Золотой осел

Макиавелли Никколо

Но торопись! Все расскажи, страницаПока не закусил он удила.А зложелатель — да посторонится!

И вот уже, как водится в апреле,Лучи живительные небо льет.Они больную землю обогрели,

Прогнав метели, заморозки, лед.И вот, блюдя охотничий обычай,Уж и Диана меж лесных тенет

Со спутницами мчится за добычей.И, продолжительней

день ото дня,Восходит солнце над главою бычьей.

И ослики гуляют, гомоня.От них по всей округе суматоха.Их долго не смолкает болтовня.

Известно: говорящих слышат плохо.И потому-то громче трубачаИ радостней иного пустобреха

Осел порой вопит и сгорячаКружиться по двору иль по овину,О чем-то полюбившемся крича.

Так, день земной пройдя наполовину,Я очутился в сумрачном бору,О коем вам поведать не премину.

Как очутился, сам не разберу.Но знал: отсюда всяк оставь надеждуУбраться поздорову-подобру.

Во тьме кромешной, продираясь междуцепляющихся сучьев и коряг,Дрожал от страха я и рвал одежду.

И ужасал меня любой пустяк.Но рог охотничий неумолимоВдруг прозвучал — и разум мой иссяк.

И, зеленея в очертаньях дыма,Что твой мертвец, Курносая сама,Помнилось мне, с косой проходит мимо.

Была, ей-Богу, столь кромешна тьмаИ грозны ветви, корневища, ели,Что миг еще — и я б сошел с ума.

Я на ногах держался еле-еле. АИ вновь помнилось: проблески лучей,Как факелы, в чащобе заблестели.

И сей далекий свет, не знаю чей,Не исчезал, но в яркой позолотеКазался все сильней и горячей.

Я притаился в темноте напротивИ напряженно, как во глубь зерцал,Смотрел, сомненьем душу озаботив.

Чудному шелесту, как он ни мал,Под ветками безлиственного древаЯ, затаив дыхание, внимал.

Не помню, правда, справа то ли слева,Но вот, являя обликом покой,Вплыла прекрасная собою дева.

Держала огнь Она одной рукой,Который-то и виделся далече,И рог охотничий — рукой другой.

А за красавицей — животных вече:Подпрыгивали суслики у ног,И ладились пернатые на плечи,

И волк, и лев, и серна, и сурокУчаствовали в сем чудном спектакле.И я хотел

пуститься наутек.

И уж не знаю, право, так ли, сяк ли,Но дал бы я отсюда стрекача,Да с перепугу силы и иссякли.

Я не нашел в обратный мир ключа,И к людям уводящую дорогуНе осветила ни одна свеча.

Не ведал я, как быть, но, слава Богу,Уже не ждал неведомого злаИ успокаивался понемногу.

Хотел идти к ней — но, тиха, светла,Сама ко мне приблизилась красоткаИ мне: «Добро пожаловать!» — рекла.

Непринужденно глянула и кротко.Должно быть, приняла она меняЗа брата или друга-одногодка.

И дружеская девы болтовняСознанье помраченное целила.И я согрелся, словно у огня.

А дева молвила: «Какая силаТебя, скажи-ка, привела тура,Где поселиться никому не мило?»

А я залился краской — вот беда!Как будто и забыл я — кто я, где я.И вновь опомнился не без труда.

Хотел ответить, о былом жалея,Что суета убогих дум и делВконец запутала меня, злодея.

Но не ответил. То бледнел, как мел,То от стыда краснел до слез я сноваИ все молчал, как будто онемел.

А дева засмеялась: «Право слово,Не умирай от страха. Глянь: стою,Не замышляя ничего дурного.

Но в сем необитаемом краюМои слова, сам убедишься, вещи.Услышишь ты историю свою.

Здесь видится отчетливей и резче.Итак, рассказу моему внемли.Прелюбопытные услышишь вещи.

Когда владыкой неба и землиЮпитер не был, с острова родногоЦирцею силы рока унесли.

Но меж людей не находила крова,За злое волшебство свое молвойОславленная, и скиталась снова.

Но тут не сыщешь ни души живой.Волшебница утешилась и вродеВ сем буреломе обрела покой.

И поселилась мирно на природе,Дабы подале от мирских суетО человеческом злословить роде.

Не ведает об этом царстве свет.Сюда дорога для людей закрыта,А кто вошел — назад дороги нет.

И в доме, от зенита до зенита,Пастушки-девы, в их числе и я,Цирцею охраняют, будто свита.