Золотой песок

Дашкова Полина Викторовна

– Значит, вы из милиции? – задумчиво спросила Маша, когда в долгом возбужденном монологе Галины наметилась небольшая пауза.

– Да, – кивнул Леонтьев.

– А можно посмотреть ваши документы?

– Маша! – отчаянно выкрикнула Галина. – Выйди сейчас же! Как ты себя ведешь?

– Она ведет себя совершенно правильно, – улыбнулся капитан и протянул Маше удостоверение.

– Спасибо, Андрей Михайлович, – девочка внимательно изучила документ и вернула его Леонтьеву. – Все говорят, что это был несчастный случай.

– Пока нет полной ясности.

– Ее

и не будет.

– Нет, ну это невозможно! – взорвалась Галина. – Куда ты лезешь? Ну куда? У нас взрослый, серьезный разговор…

Маша ничего не ответила, продолжала сидеть и смотреть на капитана. По ее лицу было видно, что сейчас она пытается принять какое-то очень важное решение.

Наконец, не сказав ни слова, она встала, вышла из гостиной, вернулась через несколько минут и протянула Леонтьеву большой плотный конверт.

– Вот, посмотрите.

Капитан вытащил тонкую пачку цветных фотографий. В нескольких ракурсах был заснят черный джип, трое накачанных типичных «братков» рядом с машиной. Было похоже, что кадры делались скрытой камерой, однако снимавший постарался, чтобы четко просматривались лица людей.

На последних двух снимках капитан увидел Галину, а рядом с ней пожилого полного мужчину. Крупное, благообразное лицо, рыжая бородка, ободок рыжих кудрявых волос вокруг розовой блестящей лысины. Они стояли у светлого новенького «жигуленка». На одном снимке мужчина, галантно склонившись, целовал Галине руку. На другом они просто стояли и разговаривали, причем было ясно, что этот снимок сделан специально, чтобы лицо мужчины запечатлелось анфас, как можно четче и крупней.

– Вот эти, с джипом, ждали меня у школы, потом ехали медленно вдоль тротуара, когда я шла домой. Позже они пришли в квартиру. Они говорили маме, что изнасилуют и убьют меня у нее на глазах, если она не вернет деньги. А этот толстый лысый с «жигуленком» вытянул у мамы расписку. Папа забрал пленки и готовые фотографии вместе со всеми документами и копией расписки, велел, чтобы я никому никогда не говорила, что снимала этих людей. Но я на всякий случай отпечатала для себя, и вот видите, они пригодились.

– Откуда ты их снимала? – тихо спросил Леонтьев.

– Из окошка кухни. Я задвинула шторы, оставила маленькую щелочку. Они ничего не заметили.

– Сумасшедший дом! – внезапно выкрикнула Галина и схватилась за голову.

Все это время она сидела молча. Для нее фотографии были такой же неожиданностью, как и для капитана.

– Я знала, что этим кончится, – проговорила она, чуть понизив голос после крика и продолжая сжимать ладонями виски, – я предупреждала Никиту много раз.

– Простите, это вы о чем? – не понял капитан.

– Понимаете, в чем дело, Никита читал ей вслух каждую написанную главу, прямо с компьютера, – заговорила она быстро, взахлеб. – Он пичкал ее своими детективами. Маша часто жила у него, она была его первым и главным слушателем. И потом, они постоянно играли в эти идиотские логические игры. Я говорила, что ребенку это вредно, я лучше знаю, я все-таки

психолог. Он выдумывал для нее коротенький сюжет, безвыходную ситуацию, логический тупик, а Маша искала выход. Вы бы слышали, как чудовищно это звучало со стороны! Он вынуждал ребенка рисковать жизнью. Пусть в игре, пусть на словах, но это же страшно вредно для детской психики! Господи, а если бы бандиты заметили, что она их снимает? Извините… – Галина резко встала и выбежала из комнаты. Она заплакала, и в глаза ей сразу попала тушь, потекла по щекам черными ручьями.

Глава 19

Феликс Михайлович Виктюк, шестидесятилетний сдобный толстячок, никогда не забывал о галантности. Всем дамам он целовал руки, мужчин встречал крепким честным рукопожатием, при разговоре открыто, тепло смотрел собеседнику в глаза, и всегда улыбался, мягко, ободряюще, сочувственно, восхищенно – в зависимости от обстоятельств.

Юрист по образованию, он когда-то начинал в маленькой паршивенькой юридической консультации. Облезлые столы, пыльный фикус на подоконнике, ноги редких прохожих за окном и громкая брань, потому что ноги эти без конца попадали в огромную, неистребимую ни летом, ни зимой, лужу.

Контора находилась в полуподвале, в одном из тихих переулков в центре Москвы. Клиентов было мало, дела в основном скучные и неприбыльные, коллектив крошечный, но удивительно склочный. Жидкий грузинский чай с пряниками и сушками из соседней булочной, кипы пыльных бумаг, сатиновые черные нарукавники, жалобщицы-бабки из окрестных коммуналок. Какой-то особенный, бессмертный бумажный клещ, от которого сыпь на руках. Ранний геморрой от сидячего образа жизни, ранняя лысина (то ли в наследство по отцовской линии, то ли просто от тоски), мягкое брюшко, в общем, почти старость к сорока годам.

Когда-то он мечтал о блестящей адвокатской карьере. Но в его маленькой узкоплечей жирноватой фигурке, в тихом высоком фальцете, в блеклых бесцветных глазках не было никакого блеска. Разве что ранняя плешь блестела, а так – все в нем было тускло и скучно, даже запах какой-то особенный, кисловатый, нездоровый, старческий.

Он не нравился никому, а главное, он самому себе не нравился. Представить, как этот тихий робкий человечек произносит пламенные убедительные речи в зале суда, как защищает, настаивает на смягчении приговора, добивается чего-то, было просто невозможно.

Если попадал к нему кто-то на консультацию, то моментально скисал, чувствуя, что дело его будет проиграно. Виктюк мог дать хороший, дельный совет. Юриспруденцию он знал отлично. В людях разбирался вполне бойко, то есть мог на глазок определить, когда человек врет, когда говорит правду, кого можно провести и надуть, а кто только делает вид, что такой весь из себя наивный и доверчивый. Но все впустую. Главного не возникало – доверия.

Феликс Михайлович, вероятно, и прожил бы так свой тоскливый век в гнилой районной консультации, на нищенской зарплате, на грузинском чае с пряниками и сушками. Но вышло иначе.