Золотой ребенок Тосканы
Шрифт:
— У нас нет его завещания, мисс Лэнгли. Вы просматривали его документы?
— Бегло осмотрела стол, но потом мне стало неудобно копаться в вещах, не зная, имею ли я на это право.
— Вы — его дочь. — Он улыбнулся мне. — Полагаю, что это дает вам все необходимые права. Может, вы заглянете завтра в офис в Годалминге, и мы решим, могу ли я быть вам полезен? — Он вручил мне свою карточку.
— Вы выглядите слишком молодо, чтобы быть партнером в юридической фирме, — брякнула я, прежде чем до меня дошло, что это не слишком тактично.
Найджел засмеялся.
— К сожалению, я пока еще не партнер, — произнес он. —
— А я в этом году должна сдать экзамен на адвоката, — сказала я.
— Мне доводилось слышать, что вы изучаете право. Нам будет о чем поговорить. Вы позволите завтра пригласить вас на обед? «Голова кабана» вниз по улице от нашего офиса славится прекрасной кухней.
Я колебалась. Мужчина приглашает меня на обед? Я не была уверена, что готова к этому.
— Думаю, что в этом нет необходимости, это же не входит в ваши обязанности, — сказала я и увидела, как его лицо разочарованно вытянулось.
— Не входит, согласен, но зато это прекрасный повод для меня, чтобы съесть хороший обед вместо очередного бутерброда, — не сдавался он, и его улыбка была полна надежды.
«Почему бы и нет? — шептал мой внутренний голос. — Он выглядит совсем безобидным. И не приглашает тебя на вечеринку в ночной клуб. Даже на свидание не приглашает. Просто деловой обед!»
Я тоже постаралась улыбнуться:
— Спасибо, мистер Бартон. Это очень любезно с вашей стороны.
Он просиял, как будто я поднесла ему ценный дар.
— Тогда не буду вас больше задерживать. Множество людей еще хотят поговорить с вами. Значит, завтра, скажем, около половины двенадцатого.
Билли Овертон и доктор Фримен оба предложили отвезти меня домой, но тут из ниоткуда вынырнула мисс Ханивелл, и я поехала домой с ней.
— Это были очень приличные похороны, — выразила она свое мнение, когда мы покинули деревенскую улицу и свернули в тенистый переулок. — Наверное, весьма утешительно видеть, сколько людей пришло проводить твоего отца и какое уважение они выказали Лэнгли.
— Это очень удивительно и трогательно, — кивнула я. — Только мне бы хотелось, чтобы папа был жив и мог своими ушами услышать все те приятные слова, что были там сказаны.
— Жаль, что я немного опоздала, — сказала она. — Очередной разговор по телефону с родителями ученицы, которые находятся на Ближнем Востоке. Мне пришлось заверить их, что дочь будет на порядочном удалении от садовников и женихов.
Я усмехнулась:
— И как? Удалось вам их успокоить?
— Не уверена. Эти иностранные девочки растут настолько защищенными от всего, что на относительной свободе бросаются на первого же мужчину. — Повисла неловкая пауза. — Ты вернешься в Лондон, я так понимаю?
— Да, через несколько дней. Но, прежде чем освободить домик, я должна найти папино завещание и освободиться от его вещей.
— Думаю, он оставил не слишком много, — сказала она. — Я знаю, что он сохранил несколько хороших предметов мебели из Холла, но помимо… О, кстати, возможно, еще найдется пара сундуков с личными вещами, он как-то спрашивал, может ли хранить их на чердаке.
Загляни туда, когда будет время. Я думаю, там старые трофеи и фотоальбомы.
— Спасибо, да, я бы хотела в них заглянуть.
— Приходи, когда захочешь. Входная дверь открыта весь день.
— Боюсь, я понятия не имею, как добраться до чердака.
Мисс Ханивелл рассмеялась:
— И то, правда! Мне почему-то всегда кажется, что ты успела пожить в Лэнгли-Холле.
— Я родилась в сторожке.
— Не беспокойся. Я попрошу одного из садовников, и он принесет вещи твоего отца, осталось только застать кого-то из них в школе.
Мы доехали до ворот. Директриса остановила машину, чтобы высадить меня у домика.
— Твои работодатели не против того, что ты взяла отпуск? — спросила она.
— Они отнеслись ко мне с большим пониманием, — ответила я, не желая говорить правды.
Поблагодарив мисс Ханивелл, я зашла в домик. Снова меня охватило чувство холода и сырости, как будто сама сторожка впитала печаль и отчаяние моего отца. Я пыталась настроить себя на разборку вещей, но внезапно почувствовала, что похороны совершенно истощили мои силы. Я вдруг поняла, что так и не притронулась к еде — ни к бутербродам с огурцом, ни к сосискам, ни к маленьким пирожным, и теперь жалела, что не завернула с собой немного еды, чтобы подкрепиться дома. Я приготовила себе чашку чаю и тост, а потом решила позвонить своей подруге Скарлет.
Когда-то мы с ней были соседками по комнате в колледже. А теперь, после того как мне пришлось второпях покинуть свое последнее жилище, я занимала диван в ее квартире.
Невозможно было представить двух более разных людей, чем мы с ней: во-первых, она была кокни [10] , ее отец управлял пабом, и ее настоящее имя было вовсе не Скарлет, а Берил, но его она ненавидела. Она чувствовала, что имя Скарлет гораздо лучше подходит ее личности. Во-вторых, она прошла через все, что подбрасывали нам бушующие семидесятые: носила длинные юбки кислотной расцветки, ходила лохматая, курила травку и участвовала в маршах протеста против войны и за права женщин. Я же всегда была хорошей девочкой, прилежной, сосредоточенной на получении своей степени, а не на прекращении войны во Вьетнаме.
10
Прозвище жителей Лондона из средних и нижних слоев, носит пренебрежительный оттенок.
Но на удивление мы отлично поладили. Она была добрая и спокойная и без промедления приютила меня, когда мне было некуда идти. Сейчас она работала в театре «Ройал-Корт» [11] ассистентом режиссера, известного своими авангардными постановками.
Я не была уверена, что застану ее дома в полдень, однако после нескольких гудков на том конце сняли трубку.
— Да? Какого черта? — пробурчал сварливый голос. Это прозвучало скорее как «кыгычерта».
— Прости, — сказала я. — Я тебя разбудила?
11
Театр на Слоан-сквер в Вест-Энде, Лондон. Внес заметный вклад в современное театральное искусство.