Золотой саркофаг
Шрифт:
Караульный уступил им дорогу, и они повернули к гавани.
– Гранатовый Цветок! – прошептала девушка, когда они вошли в аллею. – Почему ты не спрашиваешь, что за новость сообщил мне император?
– Для меня, нобилиссима, приятных новостей быть не может, – тихо ответил юноша.
– Почему же, мой мальчик? – лукаво спросила она, прижимаясь к нему.
– Император решил отослать меня отсюда.
– Куда, Гранатовый Цветок?
– Далеко… в Байи… И там я буду рабом августы. Юноша еле сдерживал слезы. А девушка залилась веселым смехом.
– Ах,
– Видно, не такое уж трудное, нобилиссима, коль ты так радостно сообщаешь об этом.
– Нет, Гранатовый Цветок, ты просто не понимаешь, – обиженно пожала плечами девушка. – Представь себе: я буду учить молодого леопарда мурлыкать. Понимаешь? У меня будет воспитанник – бог… молодой, гордый. И я буду учить его, как вести себя среди смертных… Но что это? У тебя руки – прямо ледышки… Давай, давай согрею!
Она схватила его руку и прижала ее горячими ладонями к своей груди.
– Впрочем, если ты спросишь, я могу сказать, кто будет моим воспитанником.
Запинаясь, Квинтипор с трудом ответил:
– Я… я… я не… не могу ни о чем тебя спрашивать, ноби…
Девушка зажала ему рот.
– Нет, не так, Титанилла! Понимаешь? Ну, скажи медленно и внятно: Ти-та-нил-ла!
– Не могу, нобилиссима!
– Хорошо. Тогда я буду задавать вопросы, а ты отвечай. Ясно, Квинтипор?
– Да, ноби…
– Скажи, когда меня нет, ты вспоминаешь обо мне?
– Вспоминаю.
– И мысленно разговариваешь со мной?
– Разговариваю.
– И тогда ты тоже называешь меня нобилиссимой, Квинтипор?
Магистр застонал:
– Зачем ты меня мучаешь, госпожа? Я знаю, что даже во сне мне нельзя называть тебя иначе, как нобилиссимой!
Они стояли под платаном Клеопатры с женственно-белым стволом. Девушка схватила юношу за плечи.
– Можно. Тебе все можно, Гранатовый Цветок. Погоди, я приучу тебя к тому, что тебе – все можно. Воспитанником-то моим будешь ты. Ты!.. Понимаешь?! Я тоже еду в Байи… С тобой… Я повезу тебя, бога! Это ты – прекрасный, милый, молодой бог! Ты! Ты! Ты!
И она вдруг опустилась на землю, обнимая колени юноши.
– Что, что ты? Нобилиссима?!
– Нет, нет! Ни за что не встану, пока ты не назовешь меня, как я хочу!
– Тита…
– Стой. Ни звука больше… Пусть я буду для тебя только Тита. Зови меня, как не называет никто! Маленькая Тита…
Схватив девушку, он с такой силой притянул ее к себе, что, наверно, упал бы, если б не старый платан. Долго не выпускал он из железных объятий трепещущее тело, обжигая ртом своим крепко сжатые тонкие губы девушки.
В кустах что-то зашуршало: не то спящая птица уронила перо, не то ветка сбросила засохший лист. Они отшатнулись, обменявшись долгим, полным ужаса взглядом. В голубом свете вращающейся лампы Фароса каждый казался другому смертельно бледным.
Первой опомнилась девушка. Захлопав в ладоши, она воскликнула:
– Смотри, смотри: на этом кусте – лампирисы!…
Квинтипор показал вниз:
– А на земле сколько!
– Где? Я не вижу.
– Да вот, вот. Под ногами. У меня, у тебя, всюду!.. А в траве уже нет. Любопытно. Только что была уйма. Куда они подевались?
Тита засмеялась.
– И под ногами не вижу… и на кустах… Нигде… А ты еще видишь?
– Как же. Вот они. Смотри!
Он наклонился, взял горсть земли и протянул девушке.
– Кажется, еще светят немного, – промолвил он, уже не так уверенно.
Девушка счастливо рассмеялась.
– Просто искры в твоих глазах блестели дольше, чем в моих, Гранатовый Цветок! На самом деле ни ты, ни я не видели ни одного светлячка!
Она взяла магистра под руку и прильнула щекой к его плечу.
– Что ты натворил, скверный мальчишка! Совсем ослепил меня…
Квинтипор, вполне сознавая греховность первого поцелуя, с искренним раскаянием спросил:
– Ты на меня не сердишься, маленькая Тита?..
В ласковом ответе девушки чувствовалась готовность к новому грехопадению.
– Ты – глупенький ослик. Вот кто ты, Гранатовый Цветок!
Часть третья
Байи, или книга о любви
27
Некоторое время она развлекалась – «пекла блины»: стоя на коленях у самого берега, бросала плоские камушки так, чтоб они летели как можно дальше, еле задевая поверхность моря, зеркально гладкого и такого голубого, будто в него опрокинулось само небо. Ей вспомнились бабушка Ромула и ее сардское поместье. За поместьем было небольшое озеро, на котором Титанилла научилась этой забаве от одного молодого раба. У нее в памяти не осталось ни его имени, ни облика, хотя тогда ей было, наверно, уже лет пять. Потом этого раба утопили в озере – по приказу бабушки Ромулы, которая увидала, что во время игры он коснулся щекой лица ее внучки. Титанилла расплакалась и получила нового дядьку, взамен утопленного, но с ним ей уже не было так весело, – может быть, потому, что он, играя с ней, должен был, словно пекарь, завязывать себе рот материей: бабушка Ромула не хотела, чтобы дыхание раба касалось лица девочки.
Титанилла усмехнулась: что сказала бы бабушка Ромула, узнав, что у внучки ее, теперь уже взрослой девушки, есть раб, с которым она любит играть больше всего на свете. И что сказал бы Гранатовый Цветок, если б ему тоже приказали завязывать рот? «Впрочем, здесь и завязать-то нечем, – подумала девушка, осмотрев себя. – Ни платка, ни пояса…» На ней было купальное одеянье из тончайшего шелка, прозванное ventus textilis, то есть, «тканый ветер». Вот уже два дня, как ношение таких одеяний было воспрещено: предписывалось немедленно по выходе из воды накрываться накидкой. Сколько было смеху, когда в Байях объявляли это распоряжение кумского эдила, в управление которого входили знаменитые на всю империю купанья.