Золотой шар
Шрифт:
Анна-Регице молча приняла мальчика к себе на руки и вернулась в спаленку. В тот же день она спросила у Малене и Майи-Стины, что ей надо сделать, чтобы обелить себя, — ведь она не знает здешних порядков. Те призадумались, стали разведывать, что и как, и сообщили: в таких случаях принято находить себе поручителей.
Тогда Анна-Регице призвала к себе фогта и уговорилась с ним, что через две недели придет в ратушу, где наиболее уважаемые горожане выскажут о ней свое мнение.
Анну-Регице мучили стыд и собственная беспомощность. Конечно, с Острова можно бы и уехать, только бегство ей мнилось неподобающим. Она сама выбрала в мужья этого трудного, неуступчивого человека. Ей даже хотелось вступить с ним в открытое противоборство и доказать ему, что сломить ее не удастся. И вместе с тем как это унизительно —
Фогт поспособствовал Анне-Регице тем, что первым заслушал пошлинника. Тот вполне уже управлялся со своим лицом и изъяснялся гладко-прегладко. Его друзья из столицы, сказал он, отзывались об Анне-Регице самым лестным образом. Он и сам имел удовольствие с нею беседовать и был тронут тем участием, с каким она расспрашивала его про болезнь, от коей он почти исцелился. Из своего окна он немало наблюдал за жизнью Острова. По его глубочайшему убеждению, супруга пастора — в высшей степени приятная и достойная женщина, она не из тех, кто способен прельститься переломанными ногами и посулами дальних странствий. Он считает, что слухи о ее ветрености не имеют под собой основания. То же самое утверждали и женщины, с которыми Анна-Регице свела по приезде знакомство. Под конец вперед вышла Андреа Кок и сказала: вот тут стоит Петрина, сестра капитана местного ополчения, она не даст ей соврать. Младенец, по всему, родился доношенный, но это еще ничего не значит, она столько их перевидела, и покрупней были, и помельче, да и как знать, не слишком ли много Анна-Регице выпила бузинного сока, что дала ей Йоханна, может, это как раз и ускорило появление младенца на свет.
Пастор же вел себя так, словно повредился в уме. Он все требовал привести свидетелей, которые подтвердили бы, что его жена улыбалась и тому, и другому, и третьему и что, будучи в гостях у фогта, она положила руку на плечо пошлиннику. Тут фогт отвел его в сторонку и как лицо, облеченное властью, попросил замолчать и не выставлять себя на посмешище. Да, случается, дети родятся до срока. Бывает, до венчания между молодыми людьми происходит нечто, о чем приличествует умолчать. Но почему пастор так беспокоится на сей счет, он лично уразуметь не в силах. Разве это может пошатнуть уважение к нему прихожан или как-то повлиять на дальнейшую его судьбу? Он же образованный человек. К тому же все понимают, что и пастырям не чуждо ничто человеческое. Фогт не вправе вмешиваться в отношения между женой и мужем, он лишь просит, чтобы они пошли друг другу навстречу. Из свидетельских показаний явствует, что пасторша перед мужем чиста. А уж захочет пастор вписать младенца в приходскую книгу или нет, — пусть останется на его совести.
На том дело и кончилось. Кое-кто из рыбачек обиделись тем, что пасторшу едва не ославили. А вот многие мужья были куда как довольны, что ихний пастор не спустил жене. Ребенок — наверняка его, хотя больше походит на мать. Но и то правда, завлекать она завлекала, слишком часто улыбалась и руками шалила, когда с кем разговаривала. Женщины должны знать свое место и не мозолить людям глаза.
Два месяца господин Педер и близко не подходил к спаленке Анны-Регице. А потом оттаял и стал туда исправно наведываться, порою даже он ненароком гладил жену по щеке. Анна-Регице остерегалась ему перечить, поэтому ей все чаще удавалось повернуть по-своему. Несмотря на то что муж нанес ей неслыханное оскорбление, она по-прежнему восхищалась им. Он столько всего знал! Его одушевляли такие высокие устремления! Ему бы родиться святым или мучеником, дабы пострадать за веру. Но страдания бежали его, вот он и измышлял их себе, равно как и врагов. Он пожелал жить среди бедных, взвалив на свои плечи бремя их забот. На ее взгляд, он выбрал ношу не по себе. Тому, кто уносится мыслями в мироздание, трудно сосредоточиться на обыденном. Ей было даже чуточку жаль его.
У них родилось еще четверо здоровых детей, чьи имена все до единого были занесены в приходскую книгу. Во время родов Майя-Стина держала Анну-Регице за руку и думала о том, что сама вряд ли согласилась бы подвергнуться эдаким пыткам. Однако на следующий день все было уже позади, а в колыбельке лежало новое существо и, неосмысленно озирая мир, сосало большой палец.
Я вижу ее, Майю-Стину. Более того, я могу
Летом Майя-Стина уходила в холмы и любовалась полевыми цветами, — неяркие, они все же скрашивали жалкую поросль песчаной осоки. Зимой она усаживалась на досуге с шитьем или книгой. Азбука Йоханны и назидательные отрывки из школьной хрестоматии — дело прошлое. Теперь она читала книги, которые ей давала из своей библиотечки Анна-Регице; почти все они повествовали о чужих краях. Когда Майя-Стина запрокидывала голову к вечернему небу, где багрянец медленно переходил в желтый и фиолетовый, отчего внизу меж холмами залегали густые тени, — там, в облаках, ей виделись неведомые страны, горные вершины и равнины, огненные цветы, дома с белыми колоннами. Она и не надеялась когда-нибудь попасть в эти страны. Просто знала из книг, что они существуют.
А вообще-то Майя-Стина обладала веселым и пытливым нравом, правда, ей недоставало напористости. Она помногу трудилась и помногу мечтала, но мечты ее были весьма неопределенного свойства. Скорее это были и не мечты даже, а красочные пятна и очертания, что проносились перед ее глазами, стоило ей остаться наедине с собой. Майя-Стина была самой обыкновенной девушкой, она ничем не отличалась от тех людей, которые приспособлены к жизни, но не очень одарены и для которых судьба не припасла еще больших потрясений или же больших испытаний. Вот какой, мне думается, была в те поры Майя-Стина. Конечно же, общение с пасторшей не прошло для нее бесследно: она узнала, что кроме глиняной посуды и грубошерстного сукна на свете существует кое-что и другое. Но она не так уж жаждала перемен. Она довольствовалась тем, что есть. Как чему быть, так и быть.
Шар — подарок Элле — она носила не снимая, только перестала его замечать. Да и сам он как-то съежился, утратил золотистый блеск и сделался похож на те незатейливые украшения, что рыбаки нет-нет да и привозили женам с материка. Ее родная мать, Фёркарлова Лисбет, не подавала о себе вестей. Может, она и умерла уже и ее вдовец-муж опять овдовел. А имя Нильса-Мартина, отца Майи-Стины, в доме на Горе не упоминалось. Он далеко и давно позабыт. Давно позабыт и достаток, в коем некогда жили островитяне. Они свыклись с песком и штормами, со скудным пропитанием и нахлобучками, которые им задавал пастор.
Таким был Остров, когда туда забросило Гвидо из рода мозаичных дел мастера.
Глава девятая
Мозаичных дел мастер
Близ Острова и раньше терпели крушение суда, а в последние годы — чаще прежнего, и немудрено: что ни осень, то шторм за штормом. В старые времена, когда городка не было и в помине, когда не было ни фогта, ни пошлинника, не говоря уже о налогах, островитяне рассуждали так: все, что ни прибьет бурей к берегу, по праву принадлежит им, ведь они и так лишены многого. Если же какому-нибудь бедолаге удавалось вырваться из объятий моря целым и невредимым, случалось, он оставался на Острове, женился и обзаводился детьми, разбавляя, так сказать, местную кровь, хотя где-то на материке или в чужих краях его дожидались родные и близкие.
Нынче же Остров располагал нарочно снаряженной лодкой, на которой гребцы плыли на выручку тонувшим судам. За это им выплачивались наградные, только шли они властям и казне. Даже пастору причиталась доля, когда спасали суда или какой корабельный скарб.
По осени в сильные шторма на мель садились все больше парусники, груженные зерном или водкой, а мелей было предостаточно, — их намывало море, заглатывая дюны. Служители маяка исправно несли свою службу, но, бывало, налетит ураган, покорежит свинчатую решетку, повыдавит окошечки и загасит сальные свечи, что горели теперь вместо светильников, заправленных ворванью.