Золотой шар
Шрифт:
Не странно ли, подумалось Майе-Стине, до сих пор она была половинкою человека и лишь сейчас стала единым целым. Будь ее воля, она бы так и пребывала легким облачком в теле Гвидо. Но с моря потянуло ночным холодком, и она изошла из него и вновь превратилась в самое себя.
Гвидо приподнялся на локте и окинул Майю-Стину глазами. Блузка ее завернулась у плеч, в ложбинке меж грудей покоился золотой шар. Он сверкнул на миг в лунном свете, но как только Гвидо стал в него всматриваться, луна затмилась, и шар обернулся тусклой металлической побрякушкой.
Они оправили на себе платье и пошли обратно, держась за руки, точно боялись потерять друг друга. Взойдя на Гору, они
Утром Гвидо узнал, что на материк идет попутная лодка, а там он может наняться на корабль, который отправляется в его родные края с грузом вяленой рыбы. Он забрал у фогта вещи своего погибшего друга. Поблагодарил Йоханну и Акселя за оказанное гостеприимство и извинился, что доставил им столько хлопот, а отплатить ему пока нечем. На прощанье он подарил им сеть, куда были искусно вплетены ракушки и синие камни. Йоханна повесила ее на стене в горнице, чтобы Гвидо видел, как ценят его подарок. Но когда он уехал, она эту сеть сняла.
Майя-Стина простилась с Гвидо в саду под бузинным деревом, на нем уже вызрели черные ягоды. Язык, на котором они изъяснялись, был беден. Зато Гвидо подарил Майе-Стине картину, написанную красками на деревянной доске. Это был Майи-Стинин портрет, только плечи ее облекала голубая мантия, а голову украшала маленькая корона. Корону Гвидо выложил из тончайших пластинок красновато-желтого камня, и она сверкала на солнце, как золотая. Майя-Стина вздернула плечо, потерлась о него щекою и, улыбаясь, спросила, почему он сделал ее принцессой. А она и есть королевская дочь, ответил ей Гвидо, дочь неба и моря и земли, имеющей, как и все самое прекрасное на свете, округлую форму. Через год он вернется. Он уверен, что сумеет теперь нарисовать Око, отраженное в море, и, конечно же, на этой его картине найдется место и для Майи-Стины.
Ну а потом он уплыл. Майя-Стина и Анна-Регице стояли на берегу и махали ему вослед.
С появлением на Острове Гвидо Анна-Регице немного воспряла: она частенько приходила кофейничать на Гору и вела с ним беседы, которые скрашивали ей будни. Правда, пастору об этих беседах она не докладывала. Мало-помалу она научилась ладить со своим трудным мужем, хотя была не в силах забыть, как он ее опозорил. Она не стала посвящать родителей в домашние неурядицы, связанные с рождением ее первенца, но когда Томасу исполнилось четыре года, отвезла его в столицу и попросила сестру взять мальчика к себе и позаботиться, чтобы он получил надлежащее воспитание. Они с мужем считают, сказала она, что школа на Острове мало что даст ребенку, который уже сейчас обнаруживает удивительные способности. Сестра Анны-Регице была замужем за известным законником, своими детьми они еще обзавестись не успели, и она охотно приняла в дом племянника.
Анна-Регице пошла на это ради самого мальчика: у него появились младшие братья и сестры, и он стал замечать, что отец к нему холоден. Пастор же истолковал ее поступок как покаяние и покорность и если не помягчел, то стал куда обходительнее. Он примирился даже с тем, что Анна-Регице выписала из столицы свой старый спинет, и не выказывал недовольства, когда она музицировала. Правда, он запретил ей наигрывать мелодии, что звучали на балах ее юности. И если она играла для гостей, а кто-то из мужчин брался переворачивать ноты, пастор неизменно становился по другую сторону инструмента и столь гневно взирал на пальцы доброхота, что тот ронял нотные листы и пасторша волей-неволей прерывала игру.
«Не надо отчаиваться, — сказала Анна-Регице Майе-Стине в тот вечер, когда они стояли на берегу и махали шалями вслед чужестранцу. —
«Вернется он, нет ли, я не стану отчаиваться, — спокойно ответила Майя-Стина. Ей казалось, что пасторша принимает в ее делах чересчур уж большое участие. — Просто мы с ним — две половинки одного человека. Вот так. И ничего с этим не поделаешь».
«Было время, я рассуждала точь-в-точь как ты, — заметила Анна-Регице, бросив на Майю-Стину испытующий взгляд. — Много лет назад я прочла одну языческую легенду. В ней рассказывалось, что в глубокой древности люди были двуедиными. Мужское начало у них было от солнца, женское — от луны, и потому они являли собой совершенно круглые существа о четырех руках, четырех ногах и двух головах. Они ходили одинаково ловко и задом, и передом, а когда спешили — растопыривали руки-ноги и катились себе, точно мельничное колесо. Они размножались, оплодотворяя землю, и им не надобно было тратить себя на то, чтобы подыскивать себе пару, и оттого они стали непомерно сильны, и непомерно возгордились, и вознамерились подчинить себе всю вселенную. Тогда боги испугались и разрубили их пополам. С тех пор так и повелось, что розные половинки ищут друг друга по всему свету и сливаются в объятиях, дабы снова срастись в единое целое».
Майя-Стина нашла все это занятным, особенно ей понравилось, что двуединые существа могли катиться точно мельничное колесо, но вместе с тем она дала понять Анне-Регице, что история эта — несколько легкомысленного свойства. Во всяком случае, она не имеет ровно никакого отношения к тому, что произошло между нею и Гвидо.
Глава десятая
Нашествие блох и небесный камень
Ну вот Гвидо и уплыл, и пройдет еще немало времени, прежде чем на Острове объявятся и люди со стороны, и старые наши знакомцы. А мы с тобой, Майя-Стина, все летим и летим в неведомое. Ты тоже считаешь, что мои истории — несколько легкомысленного свойства? Но придется тебе с этим смириться. Ведь сказительница-то — я. Что хочу, то и рассказываю, это мое право.
Но мне нужна передышка. Мне нужно побыть самой собой, а то когда еще я появлюсь в Сказании.
Знаешь, чего мне больше всего хотелось бы? Побросать все эти «жил» да «был», «потом», «хотя» и «однако» в пластиковый мешок, тряхануть его хорошенько, надуть воздухом — и как по нему шарахнуть! Чтобы означенные «жил», «был», «потом», «хотя» и «однако» сгинули с моих глаз.
Ну да тебе этого не понять. Ты певала мне колыбельные, протяжные, как зима, весна, лето и осень. Когда я, бывало, выказывала нетерпение, ты говорила: «Ну-ка, испеки нам хлебушка».
Вымешивай тесто, вымешивай. Уминай костяшками пальцев, утолачивай, поворачивай. Чем больше надаешь ему колотушек, тем податливее оно сделается и послушливее. А теперь скатай его в колоб, опусти в квашню и жди, пока не подойдет.
Будь по-твоему, Майя-Стина. Давай вымешивать тесто. Засыплем в него все эти «жил» да «был» и испечем кошку и небесный камень. Могу же я выбирать, что мне печь.
На одном из парусников, что привозили с материка зерно, пряталась блошливая кошка. Никто не заметил, как она спрыгнула на берег. Бегала она где вздумается, рылась в кучах рыбьей требухи, и вскорости все местные кошки понабрались блох. А на Острове, надо сказать, уж и позабыли о мелкой нечисти. То-то блохам было раздолье — они прямо-таки упивались чистой людскою кровушкой.