Золотой век
Шрифт:
— Ну, пан, говори со мной начистоту, куда ты подевал своего постояльца офицера Серебрякова? Меня ты, пан, знаешь! От меня ничего не утаишь, ничего не скроешь! Я всю подноготную узнаю. Еще не вздумай отпираться: знать, мол, ничего не знаю, ведать ничего не ведаю. Не поверю, допытаюсь…
Так сразу начал свой допрос сыщик Мишка Жгут Ивану Зоричу, запершись с ним в чистой горнице постоялого двора. На столе перед сыщиком стояли вино и закуска.
— Я и не думаю отпираться, господин; офицер Серебряков всегда у меня останавливается…
— А когда у тебя в последний раз останавливался Серебряков?
— Да месяца два тому, как он ушел от меня, ни копейки не заплатив.
— Ушел, говоришь, а не уехал?
— Ушел, пан, и свои вещи у меня оставил. Горницу, в которой остановился офицер Серебряков, запер и ключ с собой взял… Недели две ждал я возвращения пана офицера, а когда его горница потребовалась для других постояльцев, я принужден был взломать замок.
— Ну, а ведомо ли тебе, куда от тебя пошел Серебряков? — не спуская своего проницательного взгляда с Ивана Зорича, быстро спросил у него сыщик.
Не сразу на это ответил ему Зорич, а несколько подумав, сказал:
— Не знаю…
— Вот и врешь, пан! — огорошил его Мишка Жгут.
— Как вру?
— Да так, как многие врут!..
— Я… я не вру…
— Не спорь со мною!.. Я говорю врешь, стало быть и врешь!.. Ну, сказывай, куда от тебя пошел офицер Серебряков, к кому? Да не виляй хвостом, дознаюсь…
— Право же, господин, не знаю… Не веришь, побожусь.
Иван Зорич не хотел впутывать себя в дело Серебрякова, поэтому и думал умолчать о том, куда пошел Серебряков с постоялого двора, хотя это Зоричу было и хорошо известно.
— Слушай, Зорич, мне не скажешь, палачам в застенке скажешь…
— Как, разве меня пытать будут? — побледнев, воскликнул Зорич.
— А ты думал, станут смотреть; по доброй воле не скажешь, лютая пытка тебе язык развяжет… Ведь граф Румянцев-Задунайский шутить не станет… Ну, говори!
— Да что же мне говорить, когда я сам не знаю, куда от меня пошел офицер Серебряков… Ведь постояльцы не обязаны мне о том сказывать, — попробовал было «отнекаться» содержатель постоялого двора «для приезжих благородных».
— Ох, пан Зорич, не вертись, не виляй, мол, хвостом… Иль дыбу захотел попробовать, — погрозил сыщик Мишка Жгут, выпивая чарку за чаркой крепкого вина.
— О, Матерь Божья! Что ты, пан сыщик, говоришь. За что меня пытать, я и так скажу, пожалуй.
— Вот и давно бы так. Ну, сказывай, пан Зорич, что про офицера Серебрякова знаешь! А винцо у тебя знатное. Ну, сказывай!
— Хоть и не говорил мне пан офицер, куда от меня он пойдет, а я все же знаю, что пошел он на свидание к своей коханной паночке, красавице княжне.
— К какой княжне?
— А к дочке ясновельможного пана, князя Полянского.
— Да ты не
— Стану ли врать, когда пану офицеру я с княжной его коханной и свиданьице устроил, — хвастливо промолвил Иван Зорич.
— Сказывай скорее; все сказывай!
— А вот прослушай, пан сыщик. Тут Зорич с некоторыми прикрасами подробно рассказал Мишке Жгуту о том, как он, нарядившись продавцом кружев, проник в княжеский дом и как княжеской дочери передал от ее «милого дружка» любовную «цыдулку», в которой «коханная княжна, пану офицеру» назначила свидание.
Рассказал Иван Зорич и о том, как Серебряков пошел на свидание в княжеский сад и уж больше на постоялый двор не возвращался.
— Так, стало быть, по твоим словам, офицер Серебряков и застрял в княжеском дому? — выслушав рассказ Зорича, проговорил сыщик.
— Так, пан, и застрял.
— С того раза ты больше его не видал?
— Не видал… Все ждал пана, все ждал и принужден был сломать замок у горницы, которую у меня занимал пан офицер.
— Ладно, слышал это!.. Может сам сиятельный граф потребует, чтобы ему ты рассказал все то, что мне сейчас ты рассказал. Будь к тому готовым.
— Что же, я и самому ясновельможному пану графу рассказать готов.
— Только гляди, Зорич, что мне говорил, то говори и его сиятельству — не вертись, прямо все выкладывай. Не то худо будет!
— Все скажу, что сам знаю. А как же, пан сыщик, награду мне за свой правдивый рассказ ждать или нет?
— А за что про что, не слыхал?
— Как за что, а за…
— За то, что ты обманом вошел в дом и княжеской дочери сводчиком был?.. За это у нас, пан Зорич, знаешь, как награждают? На площади кнутом.
— О, Матерь Божия, что говорит пан сыщик, — меняясь в лице, — с испугом воскликнул Зорич.
— Правду говорю. Если ты не хочешь отведать батогов или кнута, то подари мне рублевиков пяток, я тебя как нибудь «освечу», от наказания отведу. Не то, пан Зорич, быть тебе битому нещадно, и этого мало, из Москвы выгонят.
— О, Матерь Божия, спаси! Пять рублевиков, какая уйма денег! Ох, ох, как много. Как не охал Зорич, а все же пришлось ему проститься с пятью рублевиками; в то время эта сумма была довольно порядочная.
XXX
Сыщик Мишка Жгут торжествовал; он почти напал на след гвардейского офицера Серебрякова; он предвкушал уже получить обещанную награду.
Мишка Жгут не преминул довести до сведения графа Румянцева-Задунайского о том, что разузнал о Серебрякове от содержателя постоялого двора Ивана Зорича. Вместо похвалы своему труду, вместо ласкового слова, которое ожидал сыщик услыхать от важного вельможи Румянцева-Задунайского, Мишка Жгут услыхал от него брань и грозный приказ не сметь оглашать показание поляка Зорича.