Золотой век
Шрифт:
— Точно так, ваше сиятельство, все приготовлено, горницы прибраны и истоплены, — с низким поклоном ответил тот.
— И нам можно идти?
— Можно, ваше сиятельство, пожалуйте-с!
— Пойдем, Натали, на наше новоселье.
XXXIII
Княжнам были приготовлены в доме самые лучшие горницы.
Особым убранством дом Ярославской вотчины князя Полянского не отличался; сам князь Платон Алексеевич почти никогда не ездил в свою усадьбу, поэтому и его
Обстановка в нем была простая, старинная. Ни статуй, ни картин или других каких-либо украшений и в завете не было; вся обстановка в нем, как уже сказано ранее, была дубовая, тяжелая.
Княжны рады были хоть какому-нибудь пристанищу; и усталые от продолжительной дороги они скоро заснули крепким сном.
В княжеской усадьбе ложились рано, особенно в зимнюю пору.
Дворовые, утомленные от уборки и приведения в порядок горниц для княжен, тоже поторопились пораньше на ночной покой.
И во всей усадьбе наступила тишина могильная, изредка прерываемая только ударами в чугунную доску, в которую усердный ночной сторож выколачивал часы.
Огни давно везде погашены, только в домике приказчика Егора Ястреба в одном из окон сквозь занавеску просвечивался огонек.
Старик-приказчик, запершись с Григорием Наумовичем, вел с ним продолжительную беседу.
По лицу Егора Ястреба можно было отгадать, что разговор с княжеским камердинером был ему неприятен и сильно его встревожил.
— Как же это так, брось все и поезжай такую даль; за что за такая немилость, за что! — чуть не плача, говорил старик-приказчик своему гостю.
— Что поделаешь! На то княжеская воля, — отвечает ему камердинер.
— Сам суди, Григорий Наумович, ведь у меня здесь гнездо насиженное. Сколько же годов управляю усадьбою, честно и правдиво служу его сиятельству, никакой вины за собою не знаю. Думал, гадал здесь, на службе княжьей, весь свой век скоротать, до самой смерти прожить и вдруг такая беда.
— Говорю, на то княжеская воля. Что поделаешь, куда пошлет князь, там и будем все мы — рабы господской воли.
— Так-то так… Да неужели у его сиятельства не нашлось послать в вотчину другого человека? — с тяжелым вздохом спрашивает Егор Ястреб у княжеского камердинера.
— Князь тебе доверяет и должен ты сим дорожить, — строго и наставительно отвечал ему Григорий Наумович.
— Я и то ради службы его сиятельству готов живот свой положить.
— А сам бежишь от княжеской воли.
— Что ты, Григорий Наумович, друг мой сердечный, что ты? Да я о том и мыслить, не смею. Мне только тяжело и горько с сим местом расстаться. Ведь сколько годов здесь живу. Здесь ведь мне все дорого, каждый кустик, каждое деревцо почти моими руками посажено. Расставаться-то и не легко.
— Что говорить, ты здесь в усадьбе господином живешь! Да и в Казанской вотчине тебе, Егор, не плохо будет.
— Привыкать придется долго.
—
— Знамо, ко всему можно привыкнуть.
— То-то и есть.
— Когда же ехать надо?
— Дня через два поезжай!
— А кто здесь-то останется?
— Мне сдашь усадьбу.
— Ты говоришь, Григорий Наумович, его сиятельство князь Платон Алексеевич изволил прогневаться на свою единственную дщерь, княжну Наталью Платоновну? — вдруг, меняя разговор, спросил у княжеского камердинера Егор Ястреб, каким-то таинственным голосом, вызывая его на откровенность.
— Ну, да…
— А за что?
— Да тебе-то, Егор, не все ли равно, за что наш князь прогневался на дочь?
— Мне известно, Григорий Наумович, все равно.
— А если все равно, зачем спрашиваешь?
— Любопытно узнать.
— Будешь все знать, скоро состаришься, у тебя и то вон голова-то седая.
— И шутник ты, Григорий Наумович, большой шутник. А как же мне быть на счет своей старухи и приемыша! — спросил у княжеского камердинера старик-приказчик.
— Оне покуда здесь останутся. Поживешь на новом месте, оглядишься, тогда и баб твоих к тебе отправим. А всего лучше спроси про то у князя.
— И что ты, Григорий Наумович, можно ли из таких пустяков беспокоить его сиятельство.
— Ну, как хочешь.
— Так я стану собираться, а послезавтра и в путь.
— Да, собирайся. В Москве князь тебя не задержит долго, а там и в Казань поедешь.
— Ох, какая даль-то, батюшки.
— Что делать, Егор. Князь прикажет и дальше поедешь.
— Это верно, Григорий Наумович, против воли княжеской не пойдешь.
— Где идти!.. Ведь наш князь орел! Его, кажись, и старость не берет. От него никуда не укроешься. На дне морском отыщет. Ну, спать пора, прощай, — проговорив эти слова, камердинер простился с приказчиком Егором Ястребом и ушел в княжеский дом.
«И скрытен же камердинер. Он него ничего не узнаешь. Ведь знает, старый пес, за что князь прогневался на свою дочь и прислал ее сюда вместо ссылки, знает и не говорит, а любопытно узнать, за что? Старая княжна, наверное, сюда приехала для надзора за племянницей. Как бы это мне все проведать от людишек дворовых? Да времени на то у меня не будет. Дня через два в Москву поеду я, из Москвы, вишь, князь пошлет меня в казанскую вотчину. Вотчина эта небольшая, стоит на самом берегу, с одной стороны река, а с других сторон леса непроходимые. И в такую-то трущобу мне придется ехать. Мало того — жить там. Да ведь это та же ссылка. За что же меня ссылать-то? Я так и самому князю скажу: за что, мол, изволите на меня гневаться, ваше сиятельство, за что в ссылку посылаете? Чем провинился? Чем не заслужил вашему сиятельству? — таким невеселым думам предавался старик Егор Ястреб, проводив княжеского камердинера. Он не ложился спать, видно не до сна ему было.