Золотые ласточки Картье
Шрифт:
– Бывает, – не согласился он, добавив: – Только с таким, наверное, жить тяжело. Представь, что ты живешь с совершенством.
Анна представила и, фыркнув, рассмеялась:
– Умеешь ты… акценты расставить.
Витюша развел руками и посоветовал:
– Приглядись к людям. Жить тебе с человеком, а не…
– Васька, – Анна прикусила ручку. – Васька толковый и цепкий. Прикинь, он из дому сбежал, чтобы поступить, как когда-то Менделеев…
– Ломоносов, – поправил Витюша.
– А, по фигу, главное, что поступил ведь! Он
– Это хорошо, что веришь.
– И нравлюсь… он старше остальных. Серьезный очень. Я не уверена, что это хорошо.
– Почему?
– Не знаю, просто не уверена, и все тут, – Анна вцепилась зубами в ручку. – А еще у него дружек имеется, Стасик… про него Ника обмолвилась, что он не из простых. Типа с предками посрался, а они крутые…
– Не знаешь, кого выбрать?
– Не знаю, – серьезно ответила Анна.
– А кому ты нравишься?
Она усмехнулась и, вытащив ласточку, сказала:
– А я, Витюша, нравлюсь всем…
Витюша замолчал, и Софья не торопила его. Этот мужчина, который до нынешнего дня казался ей едва ли не подростком, ныне выглядел уставшим и глубоко несчастным. Горе его не исчезло за годы, не поблекло. И обида кривила Витюшины губы.
– Она выбрала Василия, – нарушила молчание Софья, потому как это молчание стало невыносимо тяжелым.
– Да. Он готов был предложение сделать. Анна… в отличие от мамы, она понимала, за кого надо держаться. И сейчас жила бы…
Витюша обернулся на дом.
– Софья, я знаю, что вы… вы думаете, будто я инфантилен, будто не способен жить без мамы… наверное, так и есть, но поймите, папина смерть меня не особо взволновала. В последние годы мы лишь сосуществовали с ним, не более того. Женечка вообще была чужим человеком. Анна – другое… с Анной мы успели… сродниться. И когда ее не стало…
Он замолчал, и Софья провела ладонью по плечу, утешая. Она помнила это состояние, когда уходят родные, близкие люди, еще недавно казавшиеся неотъемлемой частью ее, Софьиной, жизни.
И вот ты есть, а их нет…
– В ее телефоне был мой номер. Сообщили. И… и я рассказал Татьяне, а она не стала ругать, она только сказала, что мне следовало познакомить ее с Анной, что… нельзя девочке одной. И похороны взялась организовывать… и вообще…
…наверное, через похороны Василий на него и вышел.
Конечно, как иначе…
…или через паспортный стол? Одна мать, отцы разные… впрочем, Софье ли дело, как вышел, главное, что Василий собрал всех.
Неслучайные люди… Не думает же он, что Витюша виноват? Ладно, убийство, а изнасилование… или…
– Думаете, это я? – он уцепился за эту невысказанную Софьину мысль. – У меня алиби есть на тот день… меня тогда тоже… проверяли… из-за квартиры. Квартира ведь мне отошла, единственный наследник… Мама сказала, что так справедливо, что Анну
Вопрос лишь в том, кто именно.
– Знаете, – Витюша поднялся. – А я рад, что вы тоже моя сестра… берегите себя.
Прозвучало предупреждением.
Домой пришлось вернуться, поскольку Надежда, сколь ни силилась, не смогла найти ни одного мало-мальски вразумительного аргумента, почему ей, Надежде, следует остаться в меблированных комнатах. Оленька щебетала.
Петр держал за руку и улыбался широко, счастливо, и Надежда не нашла в себе сил признаться. Напротив, резануло сердце запоздалое подозрение: вот с кем встречался Петюня…
С Оленькой.
Он увидел, до чего тяжело Надежде жить этой чужой жизнью, непривычной… И что место ее пугает, люди окружающие, и что в глубине души она, Надежда, не чает, как вырваться.
Увидел. Понял. И сумел сделать то, на что у самой Наденьки не хватало духу.
– Папеньки не бойся, – в который уж раз повторяла Оленька, держа сестру крепко. – Папенька сильно переживал… меня на деревню услать собирался. Скажи ему, чтоб не усылал.
– Скажу…
Надежда была как во сне.
Вещи собрать? У нее нет вещей… почти нет… попрощаться?
С кем? С Яшкой? Но он исчез, а она так и не осмелилась задать вопроса, того, самого важного, настоящего…
– Ничего, дорогая, – Петюня держал жену за другую руку, чувствуя неладное. Что именно было неладно, он не понимал, но чутье его подсказывало: пока он отсутствовал, случилось нечто, поставившее весь Петюнин замечательный план под угрозу. И хотелось встряхнуть супругу, квелую и вовсе не радующуюся возвращению под отцовское крыло, отвесить ей пощечину, а то и две.
Но Петюня терпел. Улыбался. Ничего, будет и на его улице праздник. Скоро уже… Машка вновь намекала, что друзья Петюнины терпение теряют… главное, первым успеть.
Он многое знает, хватит, чтобы от властей откупиться, особенно ежели Михайло Илларионович за зятя вступится. А он вступится, не захочет дочь свою вдовою делать.
Михайло Илларионович встретил блудную дочь строго, но строгости его хватило ненадолго. Всхлипнув вдруг тоненько, по-бабьи, что вовсе не вязалось с грозным его обличьем, он сгреб Наденьку в объятья.
– Что ж ты творишь-то такое? – спросил.
Держал, обнимал.