Золотые ласточки Картье
Шрифт:
За столом она ела мало, глядя то на Петюню, то на притихшую сестрицу, а думалось все одно про Яшку. Неужто не нужна она ему стала?
Он ведь ничего не говорил о любви и клятв не давал, и вовсе сама Наденька во всем повинна… повела себя как женщина легкомысленная, и надо бы о том забыть, раз уж сама жизнь так постановила. Тайна пускай тайной и остается, а Наденька заживет, как то положено приличной женщине. Мужа она любит. Наверное.
Так она промучилась месяц, покидая дом лишь на короткий срок и с непременным
Признаться, если поначалу у Михайло Илларионовича и имелись недобрые подозрения, то вскоре они развеялись: с Оленькой зять вел себя безупречно.
– Я все прекрасно понимаю, – сказал он, когда Михайло Илларионович осторожно затронул волнительную тему. – Ольга… взрослеет. Ей хочется на ком-то опробовать свои чары. Пускай. Мне несложно побыть с нею рядом. Люблю-то я все одно Надежду.
Михайло Илларионович успокоился.
Аглая Никифоровна, пытавшаяся воззвать к разуму воспитанницы, вскоре оставила сие неблагодарное дело. Наденьке же было все равно. Напротив, постепенно и короткие визиты супруга начали тяготить ее. Он с восторгом рассказывал о делах, о театре, о салонах и выглядел притом нарочито возбужденным, нелепым. Он был и смешон, и жалок.
Но Наденька заставляла себя улыбаться. Отвечала что-то, наверняка невпопад, иначе почему ее супруг кривился? А порой на лице его мелькало выражение брезгливого недоумения.
Кажется, он тоже полагал, что брак этот стал ошибкой.
Однако мысли свои Наденька держала при себе, повторяя, что за ошибки надобно платить, и она, Наденька, взрослая… она сумеет со всем справиться.
Это же она повторила, ступив в сумрачный подъезд нищего дома, в котором некогда снимала комнату. Зачем она сюда пришла?
Затем, что иначе невозможно.
Первой, кто встретился ей, была Катенька.
– О, какие люди! – воскликнула она нарочито весело. Глаза ее блестели, во всяком случае левый, правый же заплыл. И на скуле расползалось сине-зеленое пятно свежей гематомы. – Надо же, вспомнили о нас, грешных, Надежда Михайловна…
– Добрый день, – Наденька смутилась. Она знать не знала, как следует держать себя с этими людьми. Притвориться равной? Это ложь, а они ложь чуют.
– Не мнися, – по-свойски махнула рукой Катенька. – Говори, зачем пришла… Не на мои ж прекрасные глаза любоваться?
– Н-нет…
– Вот и я так подумала. Не гляди, это меня клиент один… паскудина… и зуб выбил, – она потрогала
– А… Яков здесь?
– Я-ашка? – протянула Катенька, нехорошо усмехнулась. – Вот, значит, как… учила-учила и научила на свою голову.
Она воровато оглянулась и, схватив Наденьку за руку, потянула.
– Идем… не тут говорить… людишки завистливые… и я завистливая… Небось хорошо живешь?
– Сто рублей дам.
– Сотку? Соточку – это хорошо… это пользительно, только я не из-за денег… Яшка-то славным был, даром что лихой. А иные-то с виду приличные, а ковырнешь чуть – дерьмо дерьмом. Яшка мне денег давал. И помогал, когда вот… в моем деле всякое случалось… с пониманием был.
В комнатушке Катеньки пахло дешевыми духами, но было чисто. И кровать пряталась за самодельною ширмой из старой шторы.
– Садись, – она толкнула Наденьку к столу. – Замели Яшку, сдал кто-то, а кто, когда все свои, кроме…
Она замолчала.
– Говори.
– Петюня твой. Не нравилось ему, что Яшка к тебе шастает. Оно понятно, какому мужику такое по вкусу будет? Только иной поговорит по-своему, а твой забоялся, вот и…
– Быть того не может.
– Да ну?
Под насмешливым Катенькиным взглядом все вдруг встало на свои места. Может, еще как может. До чего своевременно исчез Яшка, до чего вовремя охранка на конспиративную квартиру вышла… Сволочь.
– На вот, – Катенька исчезла за ширмой и вернулась с письмом. – Он был уверен, что ты объявишься. Я-то, грешным делом, подумала, что ошибся. Ан нет… удивительно.
Письмо было коротким. И с ошибками.
И все-таки сердце застучало быстро, жар к щекам прилил. Помнит, ждет встречи и верит, что встреча эта будет скорой…
– Катерина, – Наденька решилась. – Ты… ты бы могла помочь? Я напишу письмо…
– Толку с того письмеца, лучше уж передачку пошли.
– И передачу.
Денег у нее хватит.
Катенька только головой покачала и сказала:
– Дуры мы, бабы… ой дуры.
Этой ночью он вспоминал Маргошу. И следующей. И еще несколько ночей, каждая из которых приносила ему мучительное удовольствие, которое, впрочем, блекло раз от раза, как случалось, когда жертва была неподходящей.
Пожалуй, Маргошу он не станет вписывать в свой альбом. Альбом человек завел, кажется, после Стаси… или раньше? Он сам удивился тому, что не помнит. В его голове хранились десятки картинок, будто бы открыток, которые оживали по его желанию, разыгрывая сцены прошлых дел.