Золотые ласточки Картье

Лесина Екатерина

– Ясно? – спросил Толик.

– Д-да… – Машка попятилась, и ее отпустили. – Я… я тебя ненавижу!

– Взаимно, дорогая.

Толик вытер руки о штаны и плюхнулся в кресло.

– Вот дура! – сказал он, широко зевая. От зевка Толиково лицо перекосилось.

– Она тебя боится.

– Баба должна бояться, иначе распускается… – Толик потер щеку, а человек вдруг понял, что старый его приятель пьян.

Странное это дело… Не то чтобы Толик не пил, тогда пили все и помногу, не особо разбираясь с тем, что именно пьют.

И ему самому случалось набираться, Толик вообще к бутылке прикладывался чаще обычного, но оставался собой, ленивым, бесхребетным типом.

– Совсем страх потеряла. Думает, что раз я спокойный, то можно мозг выносить. Если бы ты знал, как она меня достала.

– Не одного тебя жена…

– А ты тоже?

– Развелся, – он сел рядом с Толиком, раздумывая о том, что убирать придется и его… Смешно получилось, если бы не Васькина дурная прихоть, сколько бы людей жить осталось.

Но смех смехом, а… подозрительно.

Толик и Машка… и Ника… Этак недолго себя выдать. Поэтому прежде, чем убивать, необходимо тщательно все обдумать.

– Тоже доставала? – Толик вытащил из-за пояса флягу и приложился. – Извини, тебе не предлагаю… я вообще в завязке, но эта коза достала. И Васька тоже достал.

– А он чем?

Ваську он почти не видел. Тот, собрав всех игроков под одной крышей, словно бы разом интерес к игре утратил.

– Да… погляди на это! – Толик раздраженно пнул кованую подставку для дров, в которой дрова лежали: аккуратные, словно на подбор, полешки. – Кто бы мог подумать. У него ж ничего не было! А тут домину отгрохал! Бизнес… и бабы наши на нем виснуть готовы… В глаза смотрят, слюной давятся.

Толик злился.

Не на Машку, она так, громоотвод для гнева. А настоящая причина в этом вот доме, огромном и дорогом, наполненном недешевыми же вещами. Подставка небось антикварная, и камин облицован мрамором… Подсвечники на полке, часы причудливые, с завитушками…

Толика несказанно бесят что мрамор, что подставка, что часы, что серебро столовое… он, быть может, ложечку украл, не для продажи, но потакая собственной злости. И думает, что, по-хорошему, он, Толик, достоин этого дома больше, чем Васька.

Мысли его на лице написаны.

– Анька не прогадала бы, если бы вышла за него замуж, – произнес Толик, глядя поверх своей фляги. – Эта стерва чуяла… перебирала всех нас, выбирала. Выбрала на свою голову…

…а ведь он тоже на Анну смотрел. Тем лучше, сейчас о тихой его любви, незаметной, которой он сам, пожалуй что, стыдился, не помнят.

– Я вот порой думаю, – он вновь приложился к фляге и выпитое занюхал рукавом. – Как бы оно сложилось, если бы Анька жива осталась.

– Не знаю.

– Вышла бы она замуж за Ваську? Или все-таки за Стаса? Или за тебя? Ты этого хотел?

Отворачиваться нельзя. В глаза смотреть надо, и он смотрит, улыбается дружелюбно, думая о том, что мужчин убивать ему не приходилось. Опасное

дело… мужчины сильны. Толик, несмотря на то, что выглядит рыхлым недоумком, вполне способен отпор дать.

Плохо. Но Толик пьет… и если выпьет больше обычного… или кто-то подмешает ему во флягу снотворное… Машка ведь жаловалась, что уснуть не способна, значит, снотворное у нее с собой. Таблетки две-три ему хватит. Или больше?

Ненадежно… если бы знать, что Толик умрет от хорошей дозы колес, человек бы рискнул, но… он не привык полагаться на случайности. Значит, сон – первая фаза его плана, который постепенно вырисовывался.

– Хотел. Все этого хотели, – ответил Толик на собственный вопрос. – А знаешь почему?

– Почему?

– Потому что Анька ведьмой была! И приворожила!

– Кого?

– Тебя, меня, нас всех! Мне Машка рассказала… Машка, конечно, дура, каких поискать, но… она права… ласточка… Помнишь Анькину ласточку?

Человек кивнул. Помнит. Он искал эту треклятую ласточку, думая, что обронил на Никушиной квартире… или в кустах возле… или по пути к железной дороге… он искал не столько как улику, но как память об Анне и еще надежду получить свободу. Он не верил в привороты, а теперь вдруг… может, прав Толик?

– Сам подумай, – зашептал тот жарко, – в ней же ничего-то не было. Девка как девка… Машка и та пофигуристей, про Маргошу вообще молчу. Ника хоть тварь, но симпотная, а вот Анна… серая мышь, что с рожи, что по одежде… но нет, все за ней ходили, разве что в рот не глядели. Анна то, Анна се… а она выбирала…

В его словах имелся резон.

И вспыхнула вдруг нелепая в своей очевидности мысль: а если именно из-за этой потерянной ласточки он стал тем, кем стал? Что, если эта крошечная птица, в последний миг упорхнувшая из его рук, и сотворила из него чудовище? Он ведь не хотел убивать Анну! Он ведь случайно это сделал!

А остальные… их могло бы и не быть.

И если так, то у него был шанс остановиться, но ласточка…

– Ты правильно сделал, что убил ее, – сказал Толик, прижимая флягу ко лбу. – Еще бы из памяти убрать… Я все думаю, а если бы она меня выбрала?

…может, тогда и этот дом принадлежал бы Толику?

Человек молча поднялся.

– Знаешь, что самое поганое? – Голос Толика догнал его в дверях. – Я видел ласточку…

– Где?

– У Соньки.

Сонька? Софья…

– Тебе показалось, – сказал человек, переступая порог. Сердце бешено колотилось. Если ласточка и вправду у Софьи, то… то у него есть шанс все исправить.

Наверное.

Следующие два дня Софья старалась выбросить эту историю из головы, убеждая себя, что она Софьи вовсе не касается. Но история не выбрасывалась. Софья поймала себя на мысли, что каждого из гостей дома рассматривает как потенциального убийцу. И что гости эти ведут себя весьма подозрительно.