Золотые века [Рассказы]
Шрифт:
Он резким движением схватил яйцо и сделал три больших шага по направлению к Шисону. Тот слегка раскрыл рот, только совсем чуть-чуть. Но ничего не сказал.
— Вот вам. Держите свое яйцо.
Словно заводная игрушка, Шисон протянул руку. Пьете надел шляпу и повел плечами, расправляя пальто.
— Прощайте.
Он вышел, не закрыв за собой дверь. Господин Шисон, по-прежнему держа в руке яйцо, посмотрел сначала на открытую входную дверь, а потом на закрытую дверь спальни.
Пьете вернулся, заглянул внутрь квартиры, держась за ручку двери и не переступая через порог:
—
На сей раз дверь закрылась плотно, с ужасно вежливым шорохом. Со стороны порта доносился вой сирен, которые пели о грустных тропиках. Этот плач плавал в воздухе несказанно долго. Звуки его были тоскливыми, тоскливыми и шершавыми. Словно руку тебе лизнула кошка.
История пугала, которое не желало отпугивать птиц
Проведя три дня на овсяном поле, когда дождь уже успел промочить его соломенную шляпу, а красно-белая клетка фланелевой рубахи начала выцветать под лучами солнца, пугало сказало себе: „Вот теперь я все понимаю. Солнце не слепит мне глаза, потому что мои глазницы — просто дырки, вырезанные в тыкве. Мышцы и суставы у меня не болят, потому что скелетом мне служат две палки, связанные крестом. Я никогда не голоден, оттого что мой рот — не более чем круглое отверстие, а кишок под моей рубахой и вовсе нет. И ноги не мерзнут, потому что гнилая деревяшка, которую воткнули в землю, не может страдать от холода“.
В небе над головой пугало могло разглядеть птиц, всегда державшихся на почтительном расстоянии. Они боялись его, а потому не осмеливались приблизиться. Чучело поняло, что ему уготована страшная участь: до скончания века сносить удары ледяных пуль и порывы знойных ветров, и ему пришло в голову, что его жизнь не прожита даром лишь в том случае, если оно докажет свою исключительность и непохожесть на собратьев. „Я беспомощное существо, — заключило пугало после долгих-долгих раздумий и поисков выхода, — и мне дано только одно оружие в этом жестоком мире — страх, который я внушаю другим. Больше у меня ничего нет“.
Три дня спустя черная птица стала кружиться над соломенной шляпой. Когда ворон убедился в том, что людей поблизости нет, он устроился на одной из раскинутых в стороны деревянных рук.
— Карр! — сказала птица.
Пугало обрадовалось представившемуся случаю и произнесло своими оранжевыми тыквенными губами:
— Что это ты делаешь? Разве ты меня не боишься?
— Кто? Я? — удивился гость. — Мы, вороны, так умны, что умеем даже считать до семи. Вот, например, замечаю я, как семь охотников заходят в сторожку, прячусь в листве на ветке какого-нибудь дерева с густой кроной, выбрав место, которое они видят против солнца, и выжидаю. Когда охотники начинают выходить из сторожки, я их пересчитываю одного за другим. Если вышло только шестеро, я понимаю, что это — засада, и не двигаюсь с места, потому что седьмой наверняка спрятался за окном с ружьем наготове. — Тут он смиренно добавил: — Вся трудность в том, что в сторожку могут зайти восемь охотников а выйти семь. Вот тогда
Тут ворон встряхнул крыльями.
— Но ты-то просто-напросто одинокое пугало. Чего мне тебя бояться? Ты похоже на человека не больше, чем египетская мумия.
У пугала не было заранее обдуманного плана, но тут его вдруг осенило, и оно попросило ворона:
— Пожалуйста, выслушай меня! Лети к другим птицам и объясни им, что я ничего против них не имею. Совсем наоборот! Меня восхищают их грациозные пируэты в небе, я любуюсь их свободой.
— Карр! — каркнул ворон.
— Они ни разу не осмелились спуститься в мои владения, ни разу не спросили меня, согласен ли я выполнять ту задачу, для решения которой чужие руки создали меня. — Чучело всхлипнуло и пожаловалось: — О, я так бесконечно одинок! Если жизнь такова, лучше уж мне, несчастному, сразу умереть!
— Да, да, конечно, ты очень несчастно! — передразнил его жестокий ворон. — Живешь ты один, никто тебя не любит. Но обрати внимание: до сих пор ты говорил только о своем горе. Любопытный факт, не правда ли? Карр! Я вас, пугал, знаю как облупленных. Все вы одним миром мазаны.
Чучело не понимало раздражения ворона.
— Ты когда-нибудь задумывался о том ужасе, который внушаешь другим птицам, не таким умным, как я? Об ужасе, овладевающем ими, когда им удается разглядеть внизу, под собой, неподвижного охотника? О голоде, что их мучает, о бесконечных странствиях в поиске поля, где бы никто не охранял колосья?
Ворон сделал несколько скачков по руке пугала по направлению к голове-тыкве, приблизил свой длинный клюв к тому месту, где у бедняги должно было бы находиться ухо, если бы его создатель потрудился вырезать эту деталь, и прошептал: — Шиш тебе с маслом, мерзавец!
Однако ворон никак не мог выбросить из головы слова пугала. Если разобраться, его желание стать другом птиц было из ряда вон выходящим явлением. На следующий день ворон прилетел и устроился на кончике правой руки чучела.
— Почему ты решил морочить мне голову?
— Вчера ты был прав, — сказало пугало.
— Карр!
— Я сам себя ненавижу.
Ночью порыв ветра наклонил тыкву, и теперь глаза-дырки смотрели в землю. Пугало казалось даже грустнее, чем накануне.
— Наши несчастья никогда не должны заставлять нас забывать о бедах других.
— Я прилетел, — сказал ворон, — чтобы еще немного тебя помучить. И сделаю это самым законным из всех способов причинить боль другому: я расскажу тебе правду.
Ворон ожидал, что чучело заплачет или попытается возражать, но поскольку оно не делало ни того ни другого, птица открыла ему истину:
— Ты в плену парадоксальной ситуации. Тебе хочется, чтобы птицы слетелись на твое поле, и единственная в мире птица, которая тебя не боится и могла бы рассказать остальным, что ты им не страшен, — это я. Больше тебе надеяться не на кого, а я ни за что на свете не выполню твоей просьбы. — Тут ворон позволил себе сделать небольшую паузу, чтобы помучить собеседника, и сказал: — Все предельно просто: если они перестанут тебя бояться, то слетятся всей гурьбой на это поле, и мне придется разделить трапезу со стаями других пернатых.