Золотые врата. Трилогия
Шрифт:
Через Строгино выехали на Новорижское шоссе. Анюта вела машину быстро, но без своей обычной наглости, не забывая, однако, сигналить и отпускать едкие замечания по поводу манеры вождения других водителей.
Припарковав машину перед центральным входом в усадьбу, она, словно профессиональный экскурсовод, начала было рассказывать об Архангельском, но Марина мягко ее остановила:
– Анечка, это же моя специальность, позволь я проведу экскурсию.
Посетителей было немного, а может, так казалось потому, что усадьба занимала большую территорию. В основном бродили группы иностранцев, восхищенно цокавших языками и щелкавших фотоаппаратами. Усадьба строилась и украшалась более пятидесяти лет и, по словам современников, напоминала садами, цветниками и парками райский
Перелеском спустились к реке и расположились у воды, на крутом берегу. Справа был пологий спуск к реке. Анюта сбегала в машину и принесла купальники себе и Марине. Корсаков с завистью смотрел, как они плещутся в воде, – сам он в трусах с нарисованными мышами купаться не решился. У обеих были такие фигуры, что хоть сейчас ваяй их и выставляй возле малого дворца «Каприз» или у «Чайного домика». Пожалуй, ни один из архитекторов: ни Гонзаго, ни Петонди, ни Бове, не нашел бы, что возразить.
Затем, возле примыкавшего к территории усадьбы санатория Министерства обороны они обнаружили шашлычную. Корсаков набрал шашлыков, пива себе и Марине и, несмотря на протесты Анюты, минеральной воды для нее, заявив, что после пива она за руль не сядет. К трем часам стало жарко даже под тентом шашлычной, и Анюта предложила заехать к ней на кофе, а потом на пляж в Строгинскую пойму. Так и поступили и на Арбат вернулись в начале седьмого вечера, истомленные водой и солнцем.
Анюта поставила машину рядом с «Нивой», посигналила, вызывая Воскобойникова. Корсаков, встав под окно спальни, крикнул пару раз, потом постучал в дверь.
– А он не мог уйти? – спросила Марина. – Может, в магазин или по Арбату пройтись.
– Посмотрим, – Игорь открыл дверь своим ключом, подумав, что надо бы провести звонок.
Он быстро поднялся по лестнице. Павел сидел в кресле с закрытыми глазами. У Корсакова екнуло сердце, но, подойдя, он с облегчением обнаружил, что Пашка попросту спит. На столе в пепельнице лежала гора окурков. Корсаков быстро опорожнил ее в мусорное ведро.
– Вот это я понимаю работа! – воскликнул он. – Спровадил всех и спать.
– Работу я сделал, – пробурчал Воскобойников, открывая глаза, – можешь посмотреть.
Он поднялся и протопал в спальню. Картина стояла на мольберте, развернутая к свету. Корсаков взглянул на нее и почувствовал, как по спине побежали мурашки – его ночной кошмар оказался пророческим. Картина была выполнена в темных тонах. На перешейке, разделявшем болотистую равнину, сходились две армии, вот-вот должна была грянуть битва. Справа к болотам подступали горы, слева – холмистая равнина. Ущербная луна освещала трясину, испарения делали фигуры бойцов размытыми. Справа, на скале, в окружении багровых чешуйчатых чудищ, сидела женщина в доспехах. Ее фигура была прописана с удивительной точностью: губы улыбались злой усмешкой, черные волосы вились под порывами ветра, черные широко распахнутые глаза, казалось, проникают в самую душу зрителя. В ней было что-то неуловимо отталкивающее, несмотря на прекрасное лицо и идеальную фигуру. Вот сейчас она небрежно взмахнет рукой, посылая войска на смерть, и никто не дрогнет, готовый умереть за нее. Даже не за нее как абстрактную фигуру предводителя, а за обладание ею. Корсаков был готов поклясться,
– …шестнадцатым – началом семнадцатого века, но холст значительно моложе, – услышал Корсаков голос Воскобойникова. – Эй, ты меня слышишь?
– А… да, слышу, – опомнился от наваждения Игорь.
– Картину переносили на новый холст, – продолжал Павел, – это ясно, и сделали это уже в девятнадцатом веке. О художнике сказать ничего не могу. Скорее всего, это западно-европейская школа. О ценности картины тоже ничего не скажу – нужны серьезные исследования. В каталогах упоминания о ней я не встречал. Грунт двухслойный, состав определит реставратор, если надумаешь восстанавливать картину. Я тебе записал телефон заведующего отделом реставрации Пушкинского музея – там, на столе лежит. Это мой учитель, сошлешься на меня. И не тяни – еще немного, и красочный слой посыплется. Тут не только кракелюр, тут еще изломы и красочного слоя и грунта, лак пожелтел.
– А не может она быть состарена искусственно? – спросила Марина.
– Вряд ли, – поморщился Воскобойников, – хотя такая техника существует. Есть специальные лаки, дающие эффект кракелюра. Декстрин, крахмал, противобродильные добавки, вода, но я не думаю, что здесь мы имеем дело с поделкой. И раньше картина не реставрировалась – ни следа реставрационных мастик или тонировок я не нашел.
Корсаков почувствовал, как Анюта вцепилась ему в руку.
– Кошмар какой! Знала бы, что под птичками такое изображено, – ни за что бы не взяла картину у бабули.
– Да, довольно мрачный пейзаж, – согласился Воскобойников. – Ладно, я свою работу сделал, а что дальше – вам решать. Марина, не пора ли нам двигать? Еще часа два до Яхромы пилить.
– Хорошо, я соберу вещи.
Воскобойников отвел Корсакова в сторону. Игорь видел, что Пашку что-то тяготит – тот крутил ус, вздыхал, оглядываясь на картину.
– Ну, в чем дело? Не томи душу, выкладывай.
– Не знаю, как сказать, – задумчиво проговорил Павел, – не нравится мне она. Чем-то нехорошим веет. Я как ее открыл – будто кто сердце сжал. Прямо холодом потянуло, словно из могилы. Ты не смейся…
– Да я не смеюсь. Не поверишь, но у меня те же ощущения.
– Угу… Я словно туда перенесся: звон оружия, запах этот болотный, тухлый, и тетка эта как в душу глядит. А твари вокруг нее? Да если таких во сне увидишь, то можно и не проснуться. Я, пока успокоился, все твои сигареты выкурил и, кстати, не заснул я, а вырубился просто. Сам не пойму как. Вот только что в кресле сидел, курил, а тут вдруг уже вы приехали. Словом, мистика какая-то. Мой тебе совет – поднови ее и продай побыстрее.
– Да, наверное, так и сделаю, – согласился Корсаков.
В спальню заглянула Анюта.
– Ну, мужики, долго шептаться будете?
– Все, уже едем, – Воскобойников вышел в холл.
Корсаков мрачно посмотрел на картину и, завесив ее тряпкой, вышел следом.
На улице Марина поцеловалась с Анютой, чмокнула в щеку Корсакова и уселась за руль «Нивы». Воскобойников приложился Анюте к ручке, облапил Игоря и полез в машину.
– Не пропадайте, звоните, – сказала Марина, опустив стекло.
– Куда звонить-то?
– Я оставила номер мобильника Анюте. А хотите, заезжайте. У нас природа не хуже, чем в Архангельском. Пока, ребята. Удачи вам.
– Счастливо, – Корсаков поднял руку, прощаясь.
Анюта помахала вслед «Ниве», шмыгнула носом.
– Какие у тебя друзья классные, а ты меня только с алкоголиками знакомишь, – упрекнула она Игоря.
– Как видишь, не только, – возразил Корсаков.
Глава 3
Вечерело. Заходящее солнце освещало верхние этажи домов напротив особняка. В такой вечер сидеть где-нибудь на берегу речки на пленэре, писать потихоньку деревенские пейзажи, потом пить парное молоко и неспешно беседовать с соседом по участку о видах на урожай крыжовника.