Золотые яблоки

Московкин Виктор Флегонтович

Илья подсел к ней на диван, и они вместе досмотрели альбом.

— Может, ты скажешь ей, — вдруг проговорила бабка. — Хочет уходить в общежитие. Разве плохо у нас? И мы привыкли. Ведь как Веруська…

У старушки глаза наполнились слезами.

Ласковая, обходительная Оля пришлась по сердцу старикам, и ее желание уйти от них они приняли как обиду.

— Что это ты, право, выдумала? — спросил Илья.

— Я всего разок заикнулась, — смущенно пояснила Оля, перебирая пальцами косу.

— Это я на нее покрикиваю, — вмешался дед. — Заело ее, и уходит. А хлеб не

умеет резать. Наковыряет — не знаешь, какой стороной в рот совать. «Уйду, — говорит, — сами режьте». С норовом девка, — одобрительно заключал он.

— Ой, ты какой, дедуся, злопамятный, — упрекнула Оля. — Уж забыть бы пора, а ты все повторяешь…

— А у нас новость. Сереге Теплякову комнату дают, — сказал Илья. — Радуется, как ребенок.

— Когда-нибудь и у меня будет комната, — проговорила Оля. — Дедку с бабкой на иждивение возьму. У них к тому времени коммунистическая сознательность подымется, они от государственной пенсии откажутся. А кормить-то их все равно надо будет.

— Нет уж, — сказал дед, — что заработал, не отдам. Будешь получать свою — и отказывайся.

— Дедуся, когда из меня бабка выйдет, наступит полное удовлетворение всех моих запросов. Деньги мы побросаем в ямы, которые для домов роют. Ох, и крепко стоять будут!

Оля совсем развеселилась, чмокнула стариков по очереди и закружилась по комнате. Длинные косы разлетелись в стороны.

— Хорошее на мне платье? — спросила Илью.

Платье было самое обыкновенное: из ситца, с короткими рукавами. Но оно шло к ней, и Илья сказал:

— Замечательное!

И Оля опять залилась колокольчиком.

— Ты зашел, чтобы позвать гулять? — спросила она, глядя на него открыто, маняще.

— Пожалуй, — смешался он, потому что такое ему вовсе не приходило в голову. — Если хочешь, пойдем.

— Только не до ночи, — строго сказал старик: ему нравилось командовать Олей. — Запру и не пущу.

— Дедуся, — капризно протянула девушка. — Я же с Илюшей.

— Хоть с чертом, — беспечно сказал старик. — А придешь ночью — не пущу.

Но по глазам было видно: пустит и даже спать не ляжет, будет поджидать.

Оле захотелось на танцы, но сады уже были закрыты, а в клуб идти Илья отказался. «Побродим по бульвару?» — «Конечно! Это очень интересно». — «Погуляем по набережной у Волги?» — «Вот именно, у Волги. Там так красиво». Что бы Илья ни говорил, она со всем соглашалась. Лишь бы ему не было скучно, а ей всегда весело. «Почему?» — удивился он. «Потому что с тобой». Илья покосился на нее и ничего не сказал.

Недалеко от набережной, у серого здания, приткнулось открытое кафе — полотняный навес, вздрагивающий от холодного ветра, груды пожелтевших листьев под мраморными столиками.

Илья выбрал местечко у стены, где не так дуло. Подошла пожилая официантка.

— Ты замерзла, давай какого-нибудь вина выпьем, — сказал Илья. Оля согласно кивнула.

Почти все столики были свободны. В углу, у буфетной стойки, сидели двое — мужчина и девушка, пили кофе. Илья узнал их: Сергей Шевелев и застенчивая рыжеволосая Галина подружка. Девушка была грустна и уж не смотрела так восторженно, как в тот вечер,

и артист уже не пел: «Хочу к младой груди прижаться…» Его тусклые глаза лениво оглядывали редких посетителей. Шевелев встретился с Ильей взглядом, сделал вид, что не узнал. Что-то сказал своей собеседнице, а потом они поднялись и ушли…

Официантка принесла вино и пирожное.

— Молодожены, наверно? — спросила она, радуясь случаю поговорить со свежими людьми.

Оля опустила голову, затеребила пальцами косу.

— И что смущаешься! — воскликнула официантка. — Радость, девонька, не скрывают, она должна быть на виду. Чтобы и другим приятно было от радости-то твоей.

Вздохнула глубоко и неторопливо пошла к буфету.

— За что мы выпьем? — спросил Илья.

— За то, чтобы все было хорошо, — прошептала Оля.

Илья засмеялся.

— С удовольствием выпью… И за ту пару, которая только что ушла. Вернее, за нее. Мне она показалась кроликом, он — удавом. Чтобы у нее все было хорошо…

— Недаром говорят: что далеко, то и видно, — печально проговорила Оля. Стоило Илье посмотреть ей в глаза, и он прочел бы немой упрек: до чего же ты невнимательный. Где-то что-то увидел, а вот что рядом с тобой сидит девушка, для которой каждое твое ласковое слово — радость, не хочешь замечать.

Видно, и вправду говорится: что сердце не заметит, того и глаз не увидит.

Когда Илья подвел ее к дому и показал на часы, было ровно двенадцать. Оля пожалела, что так незаметно пролетел этот вечер.

— Постоим немного, — попросила она. Потом вдруг закрыла лицо руками и затихла. Илье показалось — плачет.

— Что с тобой? Что ты? — участливо спросил он. Первый раз видел он ее в таком подавленном состоянии.

— Илюша, — тихо сказала Оля. — Смешной ты… Ты так ни о чем и не догадываешься? — И с каким-то отчаянием, дерзко добавила: — Почему бы тебе не взять меня в жены?

Илья растерянно погладил ее мягкие волосы, стал успокаивать.

— Тебе тоскливо, домой хочется. Такое бывает. В голову лезет разное…

— Ну почему ты такой? — с горечью спросила Оля.

— Какой? — не понял Илья.

Оля заглянула ему в глаза и сказала совсем не то, что думала:

— Хороший и смешной. Никто тебя так не любит, как я. Неужели не видишь? Пусть они там… лучше, может. Но никто тебя так любить не будет. Никогда. — И опять повторила: — Неужели не видишь?

«В самом деле, неужели не видел?» — подумал Илья. Представил первую встречу на шоссе около стройки. Оля тогда привлекла его какой-то отчаянностью, знакомой ему по себе, и он сделал попытку помочь ей: «Сиди. Куда пойдешь, ночь уже». Она запомнилась ему и в клубе — гневная, хлещущая по щекам Гогу Соловьева: «Спасибо тебе, Оля!» Потом он видел ее на работе с молоточком в руках: «А слушаются тебя». «Видел ли я?» — снова задал он себе вопрос и признался, что видел, и она каждый раз чем-то волновала, радовала его. Да и сегодня, не ради ли нее он пошел к старикам? «Я тебя, наверно, полюблю, может, не сейчас, но полюблю, — мысленно произнес он. — Крепко, и так, что сам мучаться буду от любви своей, от счастья…»