Золотые яблоки
Шрифт:
— Какое там интересно! Шпалы да рельсы, шпалы да рельсы…
— И девушки там были? — спрашивала Нинка со злым упрямством.
— Где их нет, — легко откликнулся он. — Вообще-то, этого добра всегда хватает. Раз посмотришь — и растает…
Нинка боязливо взглянула на него, а после дотронулась до своей руки: проверяла, не начала ли таять.
— Это как — растает? — спросила она.
Заметив беспокойство в ее глазах, Лямин рассмеялся.
— Ну, тебе-то пока такое не грозит, мала еще… И не понять: все опять потому, что мала.
Но такое объяснение не успокоило ее, подвергнуться участи Клачвы и Тамары Зарубиной она не желала. «Вот он какой!» — подумала Нинка. Из газет она знала, что люди на стройках совершают чудеса героизма, работают, и им интересно, а этот… Геологи ходили по лесам и болотам, чего-то искали, а Лямин с дружком Сашкой — на речку… и на овсяное поле…
Она долго молчала, повернувшись лицом к двери. Лямину была видна ее тоненькая шея, казавшаяся непомерно длинной из-за короткой стрижки.
— Соли нету, — неожиданно и зло сказала она.
— Их у мёня хватало, — продолжал между тем Лямин, еще наливая из бутылки. — Может, все-таки выпьешь? — из приличия спросил он.
— Нет, — зажмурившись, сказала она. — Хлеба с сольцой хочется.
Нинка посмотрела в окно. Гроза прошла, но поднялся ветер, небо было затянуто сплошными тучами, а море — пустынное и холодное. Она судорожно вздохнула.
— Ты чего? — удивился Лямин. — Холодно, что ли?
— Ничего не холодно, — напряженно сказала Нинка и приказала, глядя на него с неприязнью: — Соли принесите.
Лямин пошел в склад. У двери его качнуло. Едва он скрылся за нею, Нинка подбежала, поспешно толкнула задвижку. Потом села к окну, подперла руками подбородок и задумалась. Она думала о том, какие разные бывают на свете люди.
Лямин завозился за дверью, еще не понимал, что случилось, и смеялся.
— Эй! Чего озорничаешь? — крикнул он.
Нинка даже не повернула головы. И только когда Лямин стал неистово барабанить в дверь, злорадно сказала:
— Посидите там!
— Мать честная! — завопил Лямин. — Открой немедленно, и марш спать в свою палатку! Вот подрадел директор! Умора!
Нинка молчала. Лямин ненадолго притих, оглядывая склад. Бревна хоть и старые, но крепкие, маленькое окошечко, через которое проникал вечерний свет, не вместило бы и голову. На дверь и надеяться нечего — толстенные доски с двумя поперечными железными полосами.
— Да ты что, всерьез? — изумился он.
— Посидите там! — опять повторила Нинка. — Теперь-то я знаю, какой вы. Все знаю! Да будь вы у нас в школе, вам бы на собрании не знаю что и сделали.
— Я не люблю собраний, да и в школу мне поздно, Ниночка, так что открой, — с заискиванием сказал Лямин.
— А вы ничего не любите, — прокурорски сказала Нинка. — Вы только себя любите, и всем вы чужой. Я все знаю…
— Курица степная! Да что ты знаешь? Плетешь какую-то ересь. Брось эти шутки, а то рассержусь!
— Я все знаю, — долбила свое Нинка. — Когда рассказывали, я все поняла. Вы
— Дура, чего городишь!
— Я, может, и дура, — спокойно отвечала Нинка. — Но я все понимаю. Я ведь тоже на танцы хожу. Вы Тамару провожали и целоваться лезли, а теперь не признаетесь. У вас ведь их много было. А сейчас пусть как хочет…
Нинка, еще раз вспомнив Тамару Зарубину, неожиданно заревела. Теперь она жалела Тамару.
— Ну не дура ли! — возмутился Лямин. — Плетет, соплюха, не зная, чего. От поцелуев-то маленькие не рождаются.
— Все знаю, — упрямо твердила Нинка.
Она решила, что в дневнике запишет так: «Моя работа кончилась, хотя я ее и не начинала. Он только с виду показался хороший… Завтра я уеду, а то он меня убьет, потому что я его разоблачила, и никто тут за меня не заступится».
В складе ото льда и опилок несло холодной сыростью. Лямин содрогнулся, представив, что придется провести здесь всю ночь. Может, еще одумается, глупая девчонка. «И чего я ей рассказал такого? О бабах, конечно, зря, не в такой компании говорить надо об этом. А ведь так все было к слову. Слушала».
— Послушай, Каношина, — мягко обратился он к ней, — я тут обязательно простужусь, больничный лист тебе придется оплачивать. Открой лучше.
Он слышал, как Нинка вышла из избушки, а потом наступила темнота.
— Держите, — послышался ее голос. В маленькое окошечко она протискивала байковое одеяло.
— Может, все-таки выпустишь? — без надежды попросил он.
— Ни за что! — непреклонно сказала Нинка.
— Ну и черт с тобой! — обозлился Лямин. — Принеси тогда бутылку и что-нибудь закусить.
Таким же путем она передала ему и это.
— То порядок, — успокоился Лямин. — А папиросы где? Давай папиросы и спички.
— Я лучше вам прижгу и подам, а то вы склад подпалите.
— Ну дает! — удивился Лямин ее неистощимой глупости. — Да я папиросой, если надо, подпалю.
Нинка молча передала ему папиросы и спички.
Утром подошел катер. На палубе вместе с рябым матросом стоял Голиков. Нинка уже собрала все свои вещи, умылась, сделала зарядку и теперь отодвинула засов на двери, сказала Лямину:
— Выходите, директор приехал.
Лямин, посеревший от бессонной ночи и холода, погрозил ей кулаком. Нинка попятилась и наткнулась на Голикова, который входил в избушку.
— Ну, как вы здесь? — весело зарокотал директор, сияя свежим, румяным лицом. — Напугала вчерашняя гроза? Нет? А вы что-то, Лямин, неважно выглядите. Заболели?
— Как в поле воин, — с натужной бодростью сказал Лямин. Глаза его ненавистно следили за Нинкой, а та старалась держаться за спиной Голикова, отворачивала лицо. Вспомнив, что именно Голиков подобрал ему эту вздорную девчонку и, как бродягу, хотел заставить спать в палатке, Лямин, уже не сдерживаясь, грубо сказал: