Золотые яблоки
Шрифт:
— У всех все по-своему, — сказал я, пробуя догадаться, чем вызван ее вопрос. — Я испытываю потребность двигаться, скакать… петухом петь, если милиции поблизости не видно… Ты почему об этом спрашиваешь, Аня?
— Да так, — уклонилась она, невесело улыбнулась и взмахнула рукой. — Пустяки все это…
— Уезжаешь в отпуск?
— Ага, на родину Степана. Там будто даже станция есть, которая носит мое имя. Забавно, правда?
По цеху, в сторону конторки, шла лаборантка Зина, увидела нас и сразу дьявольским светом загорелись глаза.
— Цветики-букетики! —
Склонилась над вальцованной резиной, снятой с машины, и сделала вид, что внимательно изучает ее, но у самой даже уши вздрагивали — так хотелось узнать, о чем мы разговаривали.
— Степан-то, поди, скоро машину купит? — не дождавшись ничего интересного, спросила она Анну и засмеялась каким-то своим мыслям.
— Не интересовалась. Может, купит.
— Ты вот что, — сказал я Зине, — заканчивай свои дела и уматывай, куда шла.
Она выпрямилась, вся такая круглая, приземистая и злющая, того гляди, съест.
— Ты что гонишь? — пониженным и шипящим голосом сказала она. — Подумаешь, какой нашелся!.. Да я, знаешь ли ты!..
И пошла, и поехала. Зловредней бабенки, чем Зина, я, пожалуй, не видывал.
…В столовой у нас свой любимый стол в углу. Всегда наскоро обедаем, чтобы оставшиеся несколько минут побыть во дворе цеха, у фонтана. Сидит за столом Зина, Евгений Борисович, после подошла Анна.
Начальник говорит:
— Так, Ярцев… Когда собираешься в отпуск?
Я уже чую, что он хочет сделать, но отвечаю спокойно:
— С первого августа, по графику.
Он поднял глаза от тарелки, что-то высчитывает.
— С первого. Сегодня у нас двадцать девятое июля. Так… Пойдешь в двадцатых числах августа. Сам говорил: обойдемся пока без Степана. Вот и обходись.
— Ого-го! — протянула Зина с набитым ртом.
А Анна спрятала глаза, рассеянно ест.
Я заглянул к Зине в тарелку, потом с деланным испугом уставился на нее.
— Ты чего? — подозрительно спросила она и стала поправлять взбитые волосы.
— Думал, овсом питаешься. Гогокаешь.
У Евгения Борисовича затряслись полные щеки, но смеется он беззвучно.
— Тоже мне, комик, — подумав, обиженно заявила Зима. — Ты прямо какой-то талантливый. И работа, и хоккей, и вот даже артист. Разносторонний.
Каждое ее слово сочится ядом. Тут еще Евгений Борисович счел нужным внести ясность в существо вопроса.
— Чем же это плохо — разносторонность? — поднял он голос в мою защиту. — Это, дорогая моя, дар, который есть не у каждого.
— Так это все от бессилия. — Меня окончательно разозлило вмешательство Евгения Борисовича. — Разве вы не встречали людей, которые все понемножку умеют и — ничего основательно, ничего определенного у них нет?
Все сразу заспорили, и даже Анна сказала, что я стараюсь набить себе цену. Я не сдержался и, наверно, впервые за все время обидел ее.
— Бросьте! — сказал я. — Всего понемножку — от бессилия. Вот и Анна
— Ого! — выкрикнула Зина.
Теперь уж меня совсем забросило.
— Да, да! — горячо заговорил я. — Она чутьем поняла, что у Степана есть цель, и он ее добьется. Пусть эта цель — иметь машину да квартиру с прекрасной обстановкой, но это все-таки цель. Ничего плохого: человек потрудился, заработал денежки и тратит их со вкусом. И она поняла и пошла за ним.
— Ого! — еще раз сказала Зина.
— Ну, а будет машина и квартира… А дальше что? — спросил Евгений Борисович.
— Не знаю, что-нибудь будет еще.
Анна сидела потупясь, с румянцем на щеках.
— Зачем ты все это? — жалко улыбнувшись, спросила она.
Только здесь я понял, как сильно люблю ее. Но мне нечего было ответить.
— Нагородил ты, Ярцев, бочку арестантов. Сразу-то и не сообразишь, как отнестить к этому, — сказал Евгений Борисович. — Человек должен работать, отдавать время для общественных дел и что-то оставлять для души.
— А квартира и машина разве не для души?
— Для брюха.
— Неубедительно!
— Пожалуй, верно, неубедительно, — согласился он. — Но и обкрадывать себя, когда кругом столько интересного… Нет, это не жизнь.
Раскаяние всегда приходит после, когда уже ничего не вернешь. А когда чувствуешь себя виноватым, тут уже и до другой глупости недалеко. В тот же день я заикнулся Зине, что неплохо бы молодоженам сделать подарок, пусть бы она переговорила об этом с Евгением Борисовичем.
— Ого! — сказала Зина и с интересом стала рассматривать меня. — Свадьбы-то у них не было, — начала она потом втолковывать, — значит, на то есть причины. Теперь пойми, придем к ним домой с подарком — сегодня-то уж нам не приготовить, поздно — и как бы вынудим их выставить угощение. Традиция уж такая… Может нехорошо получиться.
— Не послать ли нам телеграмму на родину Степана? Они приедут — и им поздравление от коллектива. Все радость.
— Телеграмму ты можешь и от себя послать, — ехидно заметила она. — Действуй!
— Хорошо, буду действовать, — с вызовом сказал я Зине.
Я пошел в отдел кадров и попросил посмотреть в деле, где родился Степан Хлущенко, сказал, что он в отпуске, а ему срочно надо отправить телеграмму. Мне отыскали его адрес.
Я хотел еще отправить подарок, не указывая, от кого — поймут, что из цеха, — но давно известно, если ты не хочешь ничего покупать, в магазинах есть все, что надо, а понадобилось — подходящего не найдешь. Тогда я решил сам сделать что-то. Вспомнил, как с парнями и девчатами из цеха ходили в поход (и Анна была там), выбрали для ночлега лужайку на берегу лесной речки. Место было чудесное, с березками по краям, всем оно понравилось, все хотели приехать еще раз. Воспроизвел на куске картона эту лужайку. Потом написал поздравление, все запечатал в конверт и отправил. Я рисковал, потому что, если в поселке, где живут родители Степана, несколько семей Хлущенков, письмо мое может не попасть Анне.