Зомби
Шрифт:
Люба же четвертый день была в короткой командировке (недалеко, в городе Дмитрове) и сегодня поздно вечером хотела вернуться. А сейчас в ее квартире не могло быть никого. Но — был.
Люба вообще-то не часто покидала так надолго свою квартиру. И собиралась долго и трудно, теряя и возвращая в чемодан пенно-кружевные или цвета штормовой морской волны мутновато-зеленоватые тряпочки, а потом вдруг, махнув рукой, включала любимую пластинку с голосами тех, кого недавно, в «тоталитарные» времена, обзывали «эмигрантами», и тут же, если случалось, что собиралась при капитане, раздевалась, лезла, кряхтя, на стол и плясала для капитана, зная, что он любит ее тело (она сама его более всего любила — тело), полноватое, коротконогое, ловкое, с прыгающими
…Очень медленно ела, всюду опаздывала, назойливо обещая, что это «в самый-самый последненький разочек», садилась, как это иногда представлял себе капитан, рядом с начальником, с нагловато-испуганной улыбкой трогала его за плечо. Но в ее «шараге» ей все равно часто поручали, если судить по ее словам, что-то очень ответственное, у нее было великое множество подруг, и однажды она «очень-очень» попросила капитана узнать по своим каналам, у приятеля в ОБХСС, на какое число назначена «ревизия» в одном очень центральном учреждении («Зойка болела, честно! Разводилась еще раз, дура бешеная! А там у нее такой жулик этот хам! Он же на нее все! Ты понимаешь?! Мне бы только число!») Капитан узнал число. Через две недели был день рождения у Ленки. Люба показала на аккуратные, солидные коробки: «Ты же знаешь, как я к твоей Ленке отношусь. У меня детей не будет, Алик… отнеси ей от меня. Это пустяки, а дети любят». Капитан дома обнаружил в коробках игровой компьютер и целую серию отличных, как оказалось, дискет. Ленка была в таком шоке от счастья, а Люся так легко поверила, что капитан за год втихаря накопил и купил это все по дешевке, что Роальд так и не решился вернуть Любке подарок, стоимость которого себе долго не представлял. До тех пор, пока Любка на это не намекнула. Заодно и на то, что «Зойка шантажирует». Капитану пришлось сообщить о следующей дате…
Вот куда спешил сейчас капитан.
Душа покойного Ильи Михайловича, самая, пожалуй, деятельная из трех или четырех, что ли, душ (капитан плохо сейчас считал), полагающихся по древнеегипетским канонам на одного усопшего, — именно «душа Ка», надо понимать, — обитала сейчас в квартире Любви-неваляшки. Какое такое при этом со стороны капитана ожидалось «действие», он не пытался себе представить.
Потому что, словно зловещие «ККК» (капитан Кассий Кольхаун) в старинном романе о блуждающем покойнике, сковали капитана Роальда «ЛЛЛ»: Ленка-дочь, Люська-жена да вот Любка-неваляшка.
О его нынешнем поспешном выбытии в никуда в РУВД будут все знать вечером, может быть, завтра утром. Тут подкрадывалось некое предвидение, что о дальнейшем могут и вообще никогда не узнать. Но ведь в числе ничего никогда не узнавших будет и Ленка. Та, для которой он и бог и царь и герой. Иногда кажется, что лучше бы ей ничего никогда не узнать!
Вот за тем углом, в глубине уже сумеречного двора, проход в этот двор открылся, как пасть, качнулся в стекле дверцы, поерзал, встал. Дверцы раскрылись.
Автобус ушел. Роальд остался.
Может быть, это смотря по обстановке, капитан откуда-нибудь еще сможет позвонить хотя бы Борису. Тот когда-то познакомил его с Любкой, в каких-то гостях. Догадывался, небось? Иногда подмигивал, усмехался. Но не позволял себе даже намеков. Можно рассчитывать хотя бы, что у Бориса сам
Да, ничего хорошего не виднеется впереди, но непременно требуется удалить из этой истории Ленку — второклассницу… а уж что там будет с Люсей… Вот ведь кто виноват! Эх, Люська! Ищу виноватых! Ищу виноватых!
Между тем капитан Роальд, так как есть, со спутанными мыслями, вошел внутрь куба, образованного одинаково мутно-серыми десятиэтажками, сверху подрезанными словно бы одним плоским облаком, с мрачным двором в основании. «Куб» сей был заполнен темнеющим воздухом предвечерья. В щелях меж домами мелькали иногда искры от стекол машин, во дворе же почти не было движения. Снег тут мало подтаял, из него вырос в центре двора ядовитый гриб-мухомор под естественным деревом, под грибом торчал острый борт и просвечивали контуры полузатонувшей песочницы, кое-где из волн-сугробов показывались фрагменты скамеек, детская горка симулировала (лесенка, столб, площадка) ходовую рубку затонувшего корабля, с которого спаслась потихоньку выгребавшая к тротуару овчарка, выволакивая на долгой вожже из пучины захлебнувшегося длиннополого пенсионера.
Все окна, сотни окон отражали над капитаном по очереди белое небо, гляделись бельмами над пустыми лавками у подъездов. Бабули займут на лавках места позже, часам к шести, когда повалят с работы и из магазинов ночные экипажи десятиэтажных лайнеров, озарят их огнями, и в ночь поплывем, поплывем…
Любкины окна выходили на наружную сторону «куба», и это показалось почему-то обстоятельством благоприятным.
Войдя в лифт и надавив на кнопку, капитан переложил пистолет в карман куртки и руку оставил с ним в кармане, а большой палец оставил на предохранителе, подумав, что так вот со страха и стреляют не туда, вспомнив, как несколько лет назад один из их РУВД при не очень похожих, только отдаленно похожих обстоятельствах прострелил себе бедро… нет, похожих обстоятельств просто и быть не могло!
Больше Роальд, кажется, ни о чем уже не подумал. Нащупал в том же кармане ключ.
Можно предположить, что кто-то, не знающий капитана давно и близко, не смог бы догадаться о его состоянии. Он и всегда-то был бледен и часто — очень серьезен, а сейчас так бледен и серьезен, как бывают бледны и серьезны приговоренные, те, что стоят у стенки.
Капитан вышел из кабины лифта на десятом этаже, не позвонив, вставил ключ в замок, повернул дважды, толкнул дверь и сразу шагнул в квартиру, прикрыв дверь за собой.
На лестничной площадке сначала прошелестели дверцы лифта, тихо щелкнуло, прошептали дверные петли и еще раз щелкнуло. И более ничего. И продолжалась эта тихая суета секунды три-четыре. И любой сосед по площадке, если только он не ожидал появления капитана заранее, не смог бы при первых шепотных звуках поспеть к дверному глазку, даже если бы что-то и услышал. Правда, с опозданием, еще через три-четыре секунды, «остатним» шелестом отзвучал лифт, закрываясь. Значит, мол, был кто-то, кто-то вышел, а куда девался — неизвестно.
Так капитан и раньше появлялся здесь, чаще всего в этот час, примерно раз в неделю или реже, и только несколько бабуль во дворе знали, кажется, его в лицо. И теперь его не стало на площадке, а в гулком колодце лестничного пролета даже эха не осталось.
Роальд же Васильевич, прикрыв за собой дверь, не запер ее. Постоял несколько секунд в сумерках прихожей. Справа падал свет из кухни, слева — спереди — из спальни.
Роальд предполагал, что умеет стрелять через полу из кармана; ключ в кармане из пальцев уронил, дулом пистолета туго натянул ткань, куртка перекосилась, пола агрессивно задралась, подушечка большого пальца сползла с предохранителя, отведя его.