Зона действия
Шрифт:
А к вечеру уже среди ребячьего запсибовского народа пронеслась молва: в поселке будет необыкновенный клуб, в нем установят телескоп…
Яшка тяжело переживал разрыв с матерью. Он чувствовал, что теперь в их отношениях поломалась какая-то очень важная пружина и что наладить ее если и возможно, то очень нелегко. Лорин-младший понимал, что у него с матерью мало общих интересов, что она не верит в то, во что верит и чему поклоняется он. Яшка готов был во всем подражать Коржецкому и чуть ли не молиться на Хромого Коменданта, а мать этих людей
— Ходячий учебник марксизма-ленинизма, — со злостью сказала она как-то о Хромом Коменданте, когда тот написал жалобу в комитет народного контроля на то, что строителей кормят плохо, подпорченными продуктами.
Сначала Яшка всеми своими тревогами и сомнениями делился с отцом. Тот старался оправдать мать, но делал это как-то вяло и неумело.
— Она же женщина, — говорил он сыну. — Мало ли баба сглупа что сболтает. У ней ведь тоже работенка-то не дай боже — голова закружится.
Но все эти разговоры не убеждали и не сближали Яшку с матерью, а, наоборот, делали их более далекими и чужими. Да и сам отец, рассуждая о своей работе, казался каким-то приземленным и недалеким.
— Думаешь, для чего люди вкалывают? Светлое будущее приближают? Это для дураков слова о светлом будущем. Каждый о своем брюхе да и кармане, как бы их поплотнее набить, думает.
— Зачем же тогда, папа, ты за звание бригады коммунистического труда соревнуешься? Ведь тебя же «маяком» называют.
Отец валился на пузатую новенькую, только что привезенную с базы софу и дрыгал ногами, изображая этакого залихватского парня, который смеется над всеми, знает больше всех и больше всех понимает то, что надо понимать.
— Соревнование? Да это одни слова, сын. А я не отказываюсь, делаю вид, что верю во всю эту болтовню. Потому что мне это выгодно.
Если бы Яшка, кроме школы, не бывал среди строителей, он бы, может, и поверил отцу. Но он знал, что и Хромой Комендант, и Марфушина мама верят в силу соревнования, и оно, это соревнование, помогает в работе, делает людей добрее и сильней. И Яшка, все больше приглядываясь к Антошкиному отцу, увидел в нем человека, который не любит лишних слов, но заботы стройки — его заботы. Яшка не раз слышал, как Антошкин отец мечтал увидеть огромный-огромный завод, а их, пацанят, хозяевами прокатных станов, доменных печей. Яшка как-то сказал, что лично он будет строить, на заводе пусть работают другие. И вот сейчас, раздумывая о своем отце, он не мог припомнить хотя бы какой-нибудь захудалой, но все-таки возвышенной мечты отца. В лучшем случае его желания не поднимались выше покупки автомобиля. У Антошкиного отца главное слово было «наше», Яшкин отец любил слово «мое». И эти два местоимения разделяли двух бригадиров огромной, почти непроходимой пропастью.
— Чужой ты человек, папа, — сказал однажды Яшка. Отец, видимо, не понял, что этим сын вынес ему приговор, и постарался свести все к шутке:
— «Чужой человек», Яков, в два-три раза зарабатывает больше трепачей, которые о светлом будущем думают. У твоего дружка Антона в комнате три табуретки да неструганый стол,
Близости между сыном и отцом так и не появилось. Мать для Яшки была тоже чужим человеком, хотя он и любил ее. Но Яшка уже находился в том возрасте, когда, говоря громкими словами, людей роднит не только кровь, а, главным образом, чувство общности интересов, идейные соображения. Изольда Яковлевна этого не понимала, да и не хотела понимать, принимая сына за несмышленыша, малыша, и на глазах теряла его, переживая эту утрату сама, а еще большую боль и тоску приносила сыну.
Еще вчера вечером Мария Федоровна сказала Коржецкому:
— Хватит, Глебушка, самому всухомятку питаться и парню желудок портить. У нас Яков поживет.
Яшка не возражал. Он всем своим существом чувствовал ту доброту и ласку, которой окружали его старики. И ему стало смешно оттого, что еще совсем недавно он поверил Игорьку, который стращал его строгостью бабы Маши и ее педагогическими нотациями. Ему нравилось то, что старики видят в нем взрослого человека, прислушиваются к его мнению.
Вскоре после ухода Изольды Яковлевны в гости к Яшке нагрянули Марфуша и Антошка.
День стоял жаркий. Солнце уже поднялось высоко, над Маяковой горой повис жаворонок, и, сливаясь со струями восходящего воздуха, высоко поднялся, и трезвонил об уходящем лете.
— Птаха еле заметная, а поет — заслушаешься, — сказала Марфуша. — Мамка рассказывала, что вчера вечером на берегу Томи была и вдруг соловья услышала. Уж он так заливался, такие коленца выдавал, что любой музыкант позавидовал бы ему.
Марфуша замолчала. Потом тихо сказала:
— Говорят: фрукты-ягоды, страна Муравия, а для меня лучше наших краев нет. Даже соловьи поют. Здорово, правда, мальчики?
— Соловьи — это цветочки. В Кузбассе есть такая река — Кия, так на ней длинноногих фламинго видели. Представляете, тропическая птица, раскрашенная, как радуга — и у нас.
Они шли к вагончику комсомольского штаба сегодня необычным путем — по тропинкам, через луговины и перелески.
Впереди высилось огромное здание.
— Так это же насосная станция, — сказал Антошка. — Ее к сдаче готовят. Эту ведь станцию твой отец, Яков, строил…
Строителей уже не было видно, зато на площадке работал бульдозер. Своим стальным ножом он гнал в котлован гору земли. В котловане дыбились полузасыпанные железобетонные балки, швеллеры, десятки досок из-под опалубки, трубы.
Ребята переглянулись. Даже им было понятно, что здесь творится недопустимое, что в землю закапываются материалы, которых не хватает на стройке.
Перед котлованом была свалена куча кирпича. «Машин пять будет, — прикинул Антошка. — Здесь кирпич валяется, а в других бригадах каждая штука на счету». Антошка вспомнил, что в комсомольском штабе после слов «раствор» и «бетон» чаще всего говорили слово «кирпич». Его нехватка сдерживала строительство завода.
— Вот так египетская пирамида, — сказал Яшка. Между тем бульдозерист направлял свой лемех на брошенный кирпич, чтобы сгрести его в котлован и завалить землей.