Зороастр

Флобер Гюстав

Суета сует — весь мир, это зияющая бездна людских страстей, пучина тщеславия, гордыни и эгоизма. Далеко, далеко, среди южной равнины, лежал Зороастр на увлажненной росою земле, вперив взор в беспредельные глубины неба, где звезды сияли, как мириады алмазов, на темном покрове ночи.

И кипевшая в душе его буря утихла мало-помалу; как падает роса на землю, так снизошло на него спокойствие необъятной пустыни. Душа его, как бы отделившись от своей необузданной скорби, вознеслась к холодным глубинам тверди небесной, где нет ни тоски, ни печали. Глаза его сделались прозрачны и неподвижны, тело оцепенело, и дух его, воспарив так высоко, что земные силы уже не были властны удержать его, поднялся в те далекие

пределы, где нет ни утра, ни вечера, где могучий хор небесный славословит Всевышнего торжественным песнопением.

XIII

На дальнем юге, в пустынных горах, где первобытное пастушеское племя пасет стада косматых коз, есть глубокое ущелье, куда лишь солнце проникает на короткий миг в полдень. Чтобы достигнуть края этой узкой долины, пришлось бы идти или, вернее, ползти полтора часа по берегу маленького ручейка, стремительно сбегающего с черных скал. Тогда увидел углубление, подобное большому природному амфитеатру, который со всех сторон обступили крутые стены скал, представляя собой высокий замкнутый венец мрачных утесов. Из-под огромного черного камня, весело журча, вырывается родник и образует широкое озеро, откуда воды тихим потоком стекают в плодоносную равнину и затем изливаются в Араке, несущийся под башнями и дворцами величавого Стаккара, более чем в двух днях пути от потаенного ущелья.

Трудно было бы узнать Зороастра в человеке, который, погрузившись в глубокие размышления, проводил целые дни у родника. Высокий стан его страшно исхудал от поста и всяческих лишений; волосы и борода сделались белоснежными и спускались густою массой до самого пояса, а молодое прекрасное лицо было бледно и прозрачно. Но в темно-синих глазах его светилось пламя, не похожее на пламя прежних дней, — то был чудный, спокойный огонь, каким горят взоры, устремленные на дивные образы и созерцающие то, чего не дано видеть очам смертных.

Около трех лет прошло с того дня, как Зороастр вышел из царских чертогов и направился к югу, ища места, где душа его могла бы обрести покой. Ему было теперь только тридцать три года. Но между ним и его прошлым лежала бездна, отделявшая человека от пророка, земные заботы от божественного спокойствия.

Время от времени Зороастр поднимался по крутой тропе, проложенной им между камнями и утесами, и взбирался на вершину горы; там ожидал его один из горных пастухов, приносивший ему раз в месяц мешок с сухим зерном и несколько маленьких, жестких сыров из козьего молока. В обмен за эти скудные припасы Зороастр всякий раз давал пастуху по одному кольцу из золотой цепи, которую он когда-то носил на шее и которая еще была на нем в тот день, как он покинул дворец. Тридцать три кольца отдал он с тех пор, как появился в ущелье, и цепь укоротилась более, чем наполовину. Ее должно было хватить, пока не исполнился бы тысячедневный срок обета, данного бывшим военачальником, а потом отшельник решил возложить свои упования на благость премудрого Ормузда.

В течение долгих суток Зороастр не двигался, сидя на том же самом месте, где просидел почти три года, не чувствуя ни зноя в короткие солнечные часы, ни холода в пору снегов и морозов. Дикие длинношерстые черные овцы приходили сюда на водопой и робко смотрели глупыми глазами на неподвижную фигуру, а по вечерам лютые волки тихонько подкрадывались из-за скал, обнюхивали землю под ногами Зороастра и вдруг, подняв остроконечную морду, с протяжным воем убегали и скрывались во мраке.

А когда, наконец, наступала ночь, Зороастр вставал и направлялся к тому месту, где скалы, нависнув одна над другой, оставляли свободный проход. Там находилась обширная пещера с высокими сводами; стены ее были черные и гладкие, точно полированные руками искусных рабочих; пол представлял слой мягкого черного песка, сухого и ровного, как в девственной пустыне. Посреди

пещеры лежал, подобно громадному шару, черный твердый валун, а на вершине его, в трещине, горел неугасимый огонь, для поддержания которого не требовалось топлива. Высокое остроконечное пламя разливало вокруг, странный голубой свет, блиставший и сверкавший на гладких черных стенах пещеры и отражавшийся в них, как в зеркалах. Пламя было неподвижно, оно не колебалось, не устремлялось вверх и не опускалось, но держалось прямо на темном жертвеннике, словно копье из раскаленного добела золота. Этот чудесный огонь не испускал дыма.

Тогда Зороастр наклонялся и указательным пальцем чертил на песке фигуру, подобную кругу, с тою только разницей, что она пересекалась двумя прямыми линиями с северо-запада на юго-восток и двумя прямыми линиями с северо-востока на юго-запад, и чрез концы этих линии он чертил малый круг, лежавший вне большого. На восточной же стороне, лицом к жертвеннику, большой круг не был соединен, но размыкался на небольшом расстоянии.

Начертав фигуру, Зороастр выходил из круга и прикасался к черной скале, на которой горел огонь, затем он снова входил в круг и пальцами соединял его в том месте, где он оставался открытым, на восточной стороне, служившей входом. И в ту самую минуту, как он замыкал круг, над всею фигурой, начертанной им, вспыхивал мягкий свет, подобный свету огня, но не столь сильный. Тогда Зороастр ложился на спину, головой к жертвеннику, а ногами к западу, складывал руки на груди и закрывал глаза. Мало-помалу тело его цепенело, и дух его отрешался и освобождался от земных уз.

Зороастр надел на себя свой ветхий плащ, направился к выходу и переступил за порог пещеры. Была светлая ночь.

Луна бросала широкие вертикальные лучи в тесное ущелье, и гладкие черные камни сверкали сумрачным блеском. На поверхности маленького озера у родника тоже отражались лучи месяца, превращая его в светлый серебряный щит.

Тонкий слух Зороастра, изощренный долгим уединением и постом, уловил шаги человека на далекой вершине и зоркий глаз его вскоре увидел человеческую фигуру, спускавшуюся осторожно, но уверенно, к глубокой пропасти, у которой стоял Зороастр.

Все яснее и яснее обрисовывалась она перед ним, пока, наконец, не приблизилась и не остановилась на одном из нависших над бездной валунов, на таком расстоянии, чтоб можно было слышать речь. Это был пастух, приносивший пищу, единственный, дерзавший проникать в священные пределы убежища Зороастра. Он был храбрый малый, но, при виде человека, безмолвно стоявшего у родника, он почувствовал какой-то благоговейный трепет; ему показалось, будто волосы Зороастра блистают собственным светом, независимым от лунного сияния, и он стоял, объятый ужасом, опасаясь, как бы грозный аскет не поразил его смертью.

— Ты не сделаешь мне зла, если я спущусь к тебе? — робко крикнул он ему.

— Я никому не делаю зла, — ответил Зороастр. — Иди с миром.

Пастух проворно сошел со скалы и через несколько секунд уже стоял внизу среди камней. Это был смуглый горец, одетый в козлиную шкуру. Голос его раздавался хрипло от страха и, стараясь утвердиться ногами на камнях, он громко стучал своим посохом.

— Не ты ли тот, кого зовут Зороастром? — спросил он.

— Да, это я. Чего ты хочешь от меня?

— Ты знаешь, что великий царь находится теперь с своими женами и всем двором в Стаккаре, — продолжал пастух. — Я хожу иногда во дворец продавать сыр невольникам. Великий царь издал указ, что тот, кто приведет ему Зороастра, получит талант золота и пурпурную одежду. Я бедный пастух… ты не боишься идти во дворец?

— Я ничего не боюсь. За эти три года я забыл, что такое страх.

— А как ты думаешь, великий царь не сделает тебе зла? Ты хорошо платил мне за мои труды и я не хотел бы, чтоб тебе сделали зло.