Зорох
Шрифт:
Мер было принято больше чем достаточно, вот только краж после этого меньше не стало.
Сестры и братья Эламира больше не голодали. Раз в месяц он кидал в форточку своего дома два золотых ромба. Столько тетя Ийрин не зарабатывала и за год. Он мог бы давать и больше, но это было бы подозрительно. Ийрин итак стала ссужать деньги своему мужу, чем вызвала не мало толков. К счастью она вовремя опомнилась, заявись к ним с обыском городская стража, и, загляни они в коморку Эламира, то очень бы удивились.
После двух лет неурожая, на площади раз в месяц, сжигали обвиненных в колдовстве
Эламиру приходилось вскрывать пол в своей в маленькой комнатке, и заталкивать часть оставленных себе сокровищ под доски, потому что иначе, был бы вынужден спать стоя.
Примерно в это время и появился Аклюс. Ийрин, по сестрински выделила ему комнату, но он сам в ней никогда не жил. Аклюс обставил ее новой мебелью, купил большую высокую кровать, повесил на стены, и даже на потолок зеркала. Почти каждый день он привозил и провожал в комнату пожилых богато одетых женщин, и сильно напудренных щегольски одетых юношей. Оставив их наедине, он дожидался в питейной на противопоожной стороне улицы.
Эламир не знал чем они занимались, но несколько раз наблюдал, как на выходе эти женщины расплачивались с Аклюсом цейлонами, а одна, распаренная, как после бани, с размазанной по щекам помадой, сунула ему в руку целый ромб.
– Видел! – проводив ее, тогда сказал Ему дядя. – Никогда не работай руками. Заработаешь цейлон, решишь, что это не плохо, и жизнь твоя дорога от тюрьмы до кабака, и обратно. Рабу не заработать больше цейлона. Для них всегда жалеют. Работай вот этим, – Он постучал себя по лбу. – Отхватишь ромб, и никогда не опускай планки.
– Я буду работать, – ответил Эламир. – Я куплю корабль и буду ловить кальмаров на своем корабле.
– Ну и напрасно, – сказал дядя. – Как тебя зовут? – спросил он.
– Эламир, – ответил мальчик.
– Аааа… Ты сын Оливии… Жаль сестренку. Но я никогда не любил ее. Гордячка была – ни о чем нельзя было попросить – ты ведь не такой? Знаешь, что малыш…– сказал он, роясь в своем кармане. – Почисть-ка мне туфли. Они там, возле двери… Такие черные, увидишь… – Он махнул рукой в сторону двери, потом положил на угол стола перед Эламиром овальную желтую монетку – один цейлон.
Эламир скинул ее со стола к ногам Аклюкса.
– Почистишь сам, – сказал он.
Аклюс усмехнулся, достал из кармана кошелек, отсчитал десять цейлонов, и положил их перед мальчиком.
– Молодец, – похвалил он племянника. – Всегда знай себе цену. Ты будешь самым дорогим чистильщиком обуви в Ликоне. Не опускай планки, и когда-нибудь будешь смахивать пыль с позолоченных туфлей самого владыки.
Но Эламир сбросил и эти деньги, чем ввел дядю в некоторое замешательство. Аклюс призадумался, оценивающе разглядывая племянника, снова полез в карман.
– А ты быстро учишься, – сказал он. – Ты усвоил урок. Что-то в тебе есть. Когда подрастешь, найди меня. Мы поговорим о твоем будущем. Пока, ты не стоишь и цейлона, но из тебя может получится сообразительный слуга. Почисть их хорошо, не жалей крема, и дядя
– Ааа… – протянул Аклюс. – Так ты ничего не понял… Ну что ж, вот тебе еще одно правило, – сказал он, став на одно колено, и поднимая деньги с пола. – Продавайся вовремя. Старое вино может стоить дорого, но и оно портится. Кислятину сливают в отхожие места. Тухнет рыба, идеи, красота и даже власть. Каждому товару свое время и место, помни об этом мой славный малыш.
– У меня нет таких красивых, лаковых туфлей, как у тебя, – сказал Эламир. – Я хожу в сандалах. Они рвутся, я их зашиваю, и ношу снова. На это старье никто не позарится, и я оставлю их прямо здесь на ступеньках у крыльца. Никому они не нужны… Никому кроме меня. В них еще моя мама ходила. Мы по разному оцениваем вещи, учти это – мой славный дядя. Если ты помоешь мои сандалии, я дам тебе не один, а целых два ромба. – Эламир полез в карман, и, подражая Аклюсу, стукнув ладонью, положил обещанные ромбы на угол стола.
– Ну что ж, – поднимаясь, сказал Аклюс. – Может ты и не раб. Гордый, как твоя мать. И в этом ваша слабость. Учись играть на чужих слабостях малыш. Это тебе третий урок. Значит, старшие братья все-таки делятся с тобой. Два ромба, для такого славного и скромного мальчишки – слишком много. Они тебя испортят. – Он забрал ромбы и, покачав в ладони, положил в кошелек. – Я поговорю с твоими братьями. Золото губит неискушенную добродетель.
– Так ты помоешь мои сандалии? – спросил Эламир.
– Нет. Где ты видел хозяина, который моет обувь своим слугам? – ухмыльнулся дядя.
– Но ты взял деньги… Взял деньги, но не сделал работы.
– И это мой четвертый урок, – сказал Аклюс. – За четвертый урок я мог бы потребовать четыре ромба, но один я прощаю тебе за то, что мы родственники, а второй за то, что ты сирота.
На этом, вполне довольный собой, он откланялся.
Эламиру не стоило большого труда узнать где живет дядя. Уже на следующий день он проник в его дом, и в считанные секунды, представив тысячи вариантов своих возможных действий, нашел тайник. Он разбивал вазы, ломал простенки и вскрывал полы, наконец, догадался подняться на чердак, и не ошибся. Дядино состояние представляло из себя три мешочка цейлонов и пятнадцать ромбов, в аккуратном, завязанном узелком платочке. После визита Эламира их осталось тринадцать: племянник забрал только свое.
Примерно через неделю после этого Эламира чуть не поймали. Он разбаловался, поверил в свою безнаказанность и стал рисковать. Если раньше, срезав кошелек, он тут же уходил, не привлекая внимания, то теперь вешал вместо него другой, и чуть отойдя в сторону, наблюдал за реакцией своей жертвы. В подмененных мешочках были крысы, пауки или ящерицы, и как только они начинали ерзать и скрестись, над площадью поднимался жуткий крик.
Несчастного, который пытался сбежать от собственного ожившего кошелька, ловили, и тут же обступали со всех сторон. Всем было любопытно, во что же превратятся деньги на этот раз. Освобожденные твари разбегались в разные стороны; толпа начинала вскрикивать волнами, выдавая маршрут их движения. Местные начинали хохотать до одури, а приезжие, охваченные суеверным ужасом зачастую падали в обморок.