Зорох
Шрифт:
«Я томен! Я наследник!» – продолжал кричать он.
«А он настойчив, – сказала Амулена улыбнувшись, – и он рассмешил меня, поэтому пальцы больше не трогайте. Но он назвался чужим именем, а у нас за это секут плетью. Высечь его! – приказа она».
Его высекли так сильно, что он не мог подняться, и будущей невесте пришлось подойти к нему самой.
«Шути!» – потребовала она.
От ужаса, и нестерпимых телесных страданий, ничего не шло на ум несчастного Салама. Он попробовал пошутить про находчивого Атана, который купил сто баранов по цене одного,
«Руби!» – снова приказа она своему палачу.
За не смешную шутку про двух петухов Салама спустили в камеру пыток и повесили на дыбу над горящим огнем.
Ночью, когда Салам корчился от боли в углу своей камеры, Амулена пришла к нему, и снова сказала: «Шути!»
Салам пошутил про то как умная жена доказала мужу что он осел, и заставила идти жить к ослице. Девушке понравилась история, и в тот раз она ничего не сделала самозваному шуту.
Три дня и три ночи Салам больше не сомкнул глаз, он придумывал шутки. Какие-то нравились Амулене, какие-то нет.
Так или иначе, к концу третьего дня, у него осталось только три пальца на правой руке, и на ногах уже не хватало нескольких. И он бы истек кровью, но случилось чудо, его камеру забыли закрыть, и он смог сбежать. Почти полгода он добирался домой, но все-таки добрался.
Его ждало несколько писем от Амулены. Одно было грустным, в нем она жаловалась на неблагодарного шута, которого осмелился сбежать. А второе было веселым. Невеста забыла про шута и поделилась с женихом историей про сто баранов по цене одного, про жену, которая доказала мужу, что он осел и про двух смешных петухов.
Салам ценил шутки, но с этих не смеялся. Каждая из них отдавалась болью в пальцах, которых у него не было.
Он не отменил свадьбу, и дождался дня, когда прекрасная Амулена в приветственном поклоне, склонила перед ним голову. Всю ее свиту тут же перебили. Салам вышел из тени, и только тогда Амулена узнала его. «Шути» – приказал Салам, и приготовился слушать.
На этом Эльза закончила свой рассказ. Повозки свернули в поворот, и до чуткого детского слуха донесся гул водопада, нарастающий с каждой секундой.
– Водопад? – спросила она, и сама себе ответила: – Да. Проклятый Чипан хочет вернуть свою душу, и кричит, где спрятал золото. Боги не возвращают ему душу, они придумали водопады, чтобы заглушить его голос. Один пастух решил стать богатым, и долго, затаив дыхание, прислушивался…
– До водопада еще десять кругов, – не дал ей договорить Паттан, – не меньше. – Он остановил коня, убрал волосы с ушей, и вытянул шею, но ничего не услышал. – Это уже какая-то другая история, – сказал он. – Так что же случилось с этим Саламом и Амуленой?
– Амулена плохо шутила, – сказа Эльза, сочувственно качая головой, – и поэтому быстро умерла. Салам умер в глубокой старости. Говорят, он любил слушать своего шута. Но больше никогда не смеялся, и сам никогда не шутил.
Минуя темную дубовую рощу, опоясанные сталью колеса, неустанно хрустели, усыпавшими дорогу сухими ветками, и скопившимися в обеих колеях желудями.
– Здесь живут драконы, – сказала Эльза, показывая на них пальцем.
– Эти твари страшнее драконов, – ответил Паттан. – Как-то я помогал вдове Инге Картнер сажать картошку. Оставил мешки в поле, а сам пошел к ней в дом, ну там… помочь… передвинуть стол. Встаю утром, выхожу в поле, а там…
– Да врет он все, – прервал его Мальвин. – Картошку надумаешь сажать – меня зови. А этот тебе мешок вместо пяти продаст, и все на свиней спишет.
– Не слушай его, – стал оправдываться молчаливый. – Плохие люди о всех плохо думают.
– При-ва-ал! – донесся откуда-то спереди голос Лемана.
Повозки выехали на большую поляну, сплошь покрытую фиолетовым ковром, блестящего утренней росой клевера. С краю, возле дороги алым цветом пылали маки, ближе к центру, вокруг редких кустов шиповника, белые ромашки мешались с синими, как небо, васильками. А дальше была река, и вся она светилась желтыми, так похожими на ночные звезды, лилиями.
Телеги остановились, дети выглянули, и как зачарованные стали смотреть по сторонам.
Да, красиво, – согласилась Акха, с общим молчаливым восторгом. От такого буйства красок, даже у всегда сдержанной Мии, вспыхнули глаза. Она слезла первой, сорвала красный маковый бутон, воткнула его в волосы возле уха, и, придерживая рукой, мельком взглянула на Эламира. Он еле заметно улыбнулся ей и одобрительно кивнул. Мия сделала вид, что не заметила этого, но все-таки чуть смутилась, и, отвернувшись, стала вплетать цветок в свою косу.
Акха и Эльза пошли к реке, Леман крикнул им вдогонку, чтобы не отходили далеко, быстро расседлал своего коня, и прилег на траву рядом с другими воинами.
– Сколько здесь дичи, – поглаживая бороду, говорил Паттан. – Если бы Грэй ни подстрелил того оленя, мы бы ели сегодня лосятину. Я видел лосиху с лосенком. Только родился, еще на ногах толком не стоял. Какое у них нежное мясо… Грэй, старина, никогда тебе не прощу.
– Да-да, на тебя понадейся и умрешь голодной смертью… – потягиваясь, сказал Грэй. – Ты мазила. И с трех шагов промахнешься. То тебе ветер мешает, то стрелы кривые… Помню-помню того кабана…И ведь расскажешь кому – не поверят…
– А, ты про того заговоренного кабана?..
– Ну вот, теперь кабан заговоренный. И вот так всегда с тобой…
– Да, заговоренный! – возмутился Паттан. – Я про него узнавал. Этого кабана вся деревня боялась. У них в том году колдун в волчью яму угодил, помер в ней, и стал охотникам мстить.
– Что за история? – спроси Леман, – Расскажите.
– Нечего рассказывать, – отмахиваясь от назойливого комара, сказал Грэй. – Загнал нас кабан на деревья. Меня, и вот этого стрелка. Мой лук на земле остался, а у этого лосятника и лук и стрелы все с собой. Десять стрел и все мимо. Хоть бы раз попал! – поднимая палец, возмущался Грэй. – Сутки кабан нас не отпускал. Сутки! Лос-с-сятник…