Зов долга
Шрифт:
Я же на своей шкуре осознал, почему сердца червоточин никогда не развоплощают в одиночку. Глупый ход с моей стороны, но назад пути уже нет. Казалось, что горит сама душа. Я стал тем замыкающим звеном, который не позволял энергии прорваться, постепенно истощая двустихийный источник.
Не могу сказать, сколько времени заняло полное расщепление сердца червоточины, для меня это заняло целую вечность. Вечность, которая прекратила свой зацикленный ход, когда я поймал на себе взгляд двух огромных глаз, горящих лиловым пламенем . «Король» пробудился.
Я с горечью улыбнулся, осознавая, что это конец, а еще поймал
Кажется, когда пасть ящера собиралась целиком поглотить мою тушку, я слабовольно зажмурился. Будем считать это отвращением, а не трусостью. Я прождал несколько секунд, но смерть так и не наступала, а в какой-то момент даже боль как-то притупилась. Неужели привыкаю?
Я опасливо раскрыл глаза и с недоумением осмотрелся. Передо мной предстал небольшой охотничий лагерь. Всюду слонялись даамонцы, о чем-то весело переговариваясь. В сердце лагеря трещал огонь, с удовольствием поглощающий древесное лакомство в нескольких очагах, на которых были установлены походные конструкции для котелков.
В нос тут же ударил дурманящий запах горячей пищи, спровоцировавший протяжное урчание моего живота. Возмущенный организм сигнализировал о том, что все еще жив и требует пищи, чем привлек внимание мальчишки, который сидел на невысоком пне рядом со мной, и с особым старанием вытачивал из ветки какую-то фигурку.
– Привет, – звонко поздоровался он со мной, искренне улыбаясь.
– Привет... – растерянно ответил я, разглядывая мальчика. На вид ему не больше десяти, одет в такой же охотничий комплект одежды, как и большинство снующих по лагерю охотников. Только размером поменьше. Его можно было бы принять за сына обычного охотника, который принимает активное участие в воспитании своего ребенка. Насколько мне известно, так поступало большинство. Мальчик однажды вырастет мужчиной и его характер необходимо закалять с самого девства.
На мой взгляд, правильное решение, и я полностью поддерживаю в этом даамонцев. Вот только рядом со мной сидел не даамонец, точнее сказать не совсем он. Чуть темнее кожа, чем у меня. Похожая форма лица, да и пропорции тела. В глазах мальчика блестели два осколка Геллара, что выдавали в нем датарийца. От осознания этого факта сердце тоскливо сжалось в груди. Я слышал лишь об одном представителе этой расы, который жил в Минасе...
– Ты похож на мою маму! – Воскликнул мальчик, до этого задумчиво вглядываясь в мое лицо.
Глава 12
Осколок мира, ставший домом и тюрьмой даамонцев, за всю свою историю оставался практически неизменным. Он казался зацикленной системой, будто бы вырванной деталью маховика времени, которое и не заметило пропажи. Здесь отсутствовало понятие сезонности, и никогда не менялась погода, бесконечно липнувшая прохладной сыростью. Весь маленький мир застыл во тьме бесконечной ночи, и лишь жизнь здесь имела начало и конец.
Жизнь и смерть, идущие
Казалось бы, этот мир идеален. Несмотря на его невзрачный, суровый вид, он стабилен и понятен. Земля питает все живое, даже не обласканные свежими дождями растения и те адаптировались. Да, измениться пришлось всему, что некогда населяло прекрасные земли империи Даамон, но это случилось давно. Далекие предки ныне существующей флоры и фауны приняли на себя этот удар, чтобы их потомки смогли обрести гармонию с новым миром.
Коснулось это и даамонцев. Многое пришлось пережить первым поколениям имперских гражданам, заточенным в осколке Мира, но они не сдались. С каждым новым этапом даамонцы становились крепче и терпеливее. Не осталось и следа от взрывной эмоциональности и извращенной порочности, приобретенной большинством за годы неоспоримого господства. Даамонцы очистили свои души от грязи. Пусть не все, но многие.
Особенно выделялись гвардейцы и охотники. Первые своим потом и кровью, берегли покой гражданского населения. Они живым щитом становились на пути бездушных тварей, чьи волны разбивались о неприступные стены Минаса. Вторые и вовсе покидали уютные дома, чтобы их родные никогда не чувствовали голода, а ремесленные мастерские не простаивали без работы.
Новый мир внес массу изменений, одним из которых стала невозможность приручения диких существ, ни для пропитания, ни для служения. Бездна и так стала тюрьмой для всего живого, поэтому дополнительные оковы на вольных шеях способствовали лишь мучительной смерти. Даамонцам пришлось охотиться в густом мраке дикого леса, рискуя никогда не вернуться домой.
Это неминуемо оставляло след на характере охотников, ведь их ремесло – это не просто работа, это образ жизни. Как никто другой они ценили те крупицы комфорта, которые совсем не часто выпадали на их долю. Относились друг к другу с особым уважением и заботой. Пусть за суровыми масками их хмурых лиц это сложно заметить, но все они, без исключения, отчетливо понимали, что жизнь ватаги зависит от каждого ее члена.
Те редкие моменты, когда охотникам удается разыскать безопасное место и организовать временный лагерь, чтобы перевести дух и побаловать желудки горячей пищей, занимали особую нишу в их сердцах. Нет добрее и счастливее охотника, чем тот, который возвращается домой с мешками полными добычи. Все его товарищи живы, а в животе разливается тепло свежей похлебки, минутой ранее бурлящей в сильно закопченном котелке.
– Хорошо-о, – протянул Аластар, с довольством поглаживая свой живот. Он поставил на землю пустую плошку рядом с собой, а сам откинулся на ствол дерева.
– И как в тебя столько влезло? – Рядом опустился на землю его давнишний знакомый, которого он, без тени сомнения, считал своим другом.
– Ничего ты не понимаешь, Рэйгар, – отмахнулся Аластар, – это моя первая еда в новой жизни! – Он прикрыл глаза и запрокинул голову к небу, упираясь затылком в шершавую поверхность древесной коры. – И она была прекрасна... – на выдохе прошептал он с улыбкой.