Зов красной звезды. Писатель
Шрифт:
С самого утра у Деррыбье не было ни одной свободной минуты. Надо было просмотреть бумаги и разобраться с теми, кого арестовывали в районе, принять меры по укреплению отряда защиты революции и сделать массу других дел — все они были неотложными и требовали немедленного решения. А тут еще одно за другим заседания, жалобщики, просители, телефон звонит без конца…
В первой половине дня хоронили Лаписо, тоже пришлось побегать. Деррыбье пришел с похорон выжатый как лимон. Со вчерашнего дня у него маковой росинки во рту не было. Хорошо еще, у одного бойца отряда защиты революции, такого же замученного и осунувшегося от недосыпания, нашлось немного поджаренных зерен нута [42] . Он поделился ими с Деррыбье. При этом проворчал:
42
Нут (или
— Надолго ли нас хватит в таких условиях?!
Деррыбье отправил в рот несколько зерен. Прожевал.
— Революцию делает тот, кто не жалеет своего живота. Нам ли пасовать перед трудностями?
— Это верно, — согласился боец.
— Да, товарищ, моя и твоя доля, доля всего нашего поколения — отдать себя целиком борьбе, но ведь это счастье — бороться за справедливость. Пользоваться плодами революции будут наши дети и внуки, но они и завидовать будут нам, нашей трудной судьбе. Сейчас еще много неразберихи, ничего не улеглось, не устоялось. Феодализм мы сокрушили, теперь нужно сделать так, чтобы к старым порядкам не было возврата. Ты не смотри, что не все идет так гладко, как хотелось бы. Настоящая борьба только начинается, это борьба за нового человека. И начинать необходимо с самого себя. Человек без твердых убеждений не может убедить другого… Еще нут есть?
Держи. — Боец протянул ему горсть зерен.
— Ты парень не промах. Запасся продовольствием. — Деррыбье смачно хрустел зернышками. — Когда у меня сводит живот с голодухи, я всегда вспоминаю свое детство, мать. Она умерла, отдав мне последний кусок. В нашем доме часто нечего было есть, тогда мама просто обнимала меня крепко и баюкала до тех пор, пока я не засыпал. Я так и вижу ее полные слез глаза. Маленький был, ничего не понимал, знай себе реву, когда голод донимает, еды требую. А ей-то каково?! Она, бывало, места себе не находит, иногда и шлепнет меня, если под горячую руку попадусь. Потом сама же себя казнит, ну а я реву еще пуще. Она из дома вон, к соседям — хоть чего-нибудь выпросить. Я сидел на пороге и ждал ее. Боясь на застать меня в живых, она возвращалась домой бегом, а я к ней навстречу выскакивал. Она никогда не возвращалась с пустыми руками — засохший кусочек инджера да принесет. И когда я с жадностью набрасывался на еду, глядя на меня, она снова плакала. Вот такая была у нас жизнь. Деррыбье глубоко вздохнул. — Так мы перебивались изо дня в день до тех пор, пока мама не слегла — заболела тифом. Больше уже не встала. Даже мой плач не мог ее поднять! Ох!.. И зачем я все это говорю тебе, сам не знаю. Вот на какие воспоминания голод наводит. Прекрасные зерна! — добавил он, дожевывая остатки нута.
— Я тоже, как и ты, жил в очень тяжелых условиях. Никому дела не было, подох я или еще жив. Когда вспоминаю все, что пришлось вытерпеть, люди мне становятся ненавистны.
— Э, брат, тут ты не прав, — покачал головой Деррыбье. — Нельзя, чтобы ненависть затмевала все. Людей любить надо. Революция ради кого свершается? Мы воюем против старого строя, против тех, кто наживался на народных страданиях. И все для того, чтобы простым людям жилось лучше. Настоящий революционер ненавидит только классового врага. А то что ж, по-твоему, коммунисты — человеконенавистники? Нет, товарищ, нам необходимо различать врагов и друзей с классовых позиций. А это в свою очередь требует высокого уровня политической сознательности. И учти, к людям нужно проявлять внимание, нужно вникать в их беды, в их заботы. Есть еще среди нас любители оружие по делу и без дела выхватывать, угрозами воздействовать на человека. А может, с этим человеком по-доброму надо, глядишь, и пользы будет больше. Революцией себя надо проверять. Цели у нашей революции благородные: свобода, равенство, справедливость, демократия. Их ненавистью и произволом не достигнешь. Вот почему я тебе говорю, что настоящая борьба еще только начинается. И революция должна стать нашей совестью.
Он взялся за трубку — ему надо было позвонить, но в это время в дверь заглянул другой боец отряда защиты революции:
— К тебе пришли, Деррыбье.
— Кто?
— Старик, которого ты отпустил утром, и с ним человек двадцать с ружьями.
— С ружьями? — Боец, беседовавший с Деррыбье, крепче сжал автомат.
— Да, хотят сдать оружие.
Деррыбье поспешил во двор. По его походке нельзя было заметить, что он очень устал.
Во дворе бойцы отряда защиты революции окружили вооруженных людей и держали их под прицелом автоматов. Чувствовалась напряженность. «Слава богу, никто не открыл огонь. Молодцы, проявили выдержку», —
В руках у незнакомцев, пришедших вместе со стариком, были допотопные дробовики, шомпольные ружья, итальянские и французские винтовки. Лишь некоторые были начищены и содержались в хорошем состоянии, большинство проржавели. Деррыбье вежливо поздоровался со всеми. Люди неловко переминались с ноги на ногу, им было явно не по себе. Вперед выступил старик, которого он отпустил утром.
— Сын мой, да отблагодарит тебя бог за уважение, которое ты оказываешь нам. Ты видишь, все мы согнулись под бременем возраста. Кроме воспоминаний о прошлом, у нас нет ничего. В молодости ради славы, свободы и единства нашей родины мы проливали кровь на полях сражений. Сегодня мы немощны. Но мы с радостью сознаем, что наши героические дух и доблесть перешли в кровь наших детей. Утром ты с уважением отнесся ко мне, выдал расписку об изъятии оружия и с почетом проводил меня. Я обо всем этом рассказал своим друзьям. Они тоже решили сдать припрятанное со времен войны с итальянцами оружие. Поверили, что, как и мне, им ничего плохого не сделают. Этим оружием мы защищали независимость нашей родины. Ну а теперь настал ваш черед. Не забывайте, что не всегда тот, кто называет себя другом, делает это от чистого сердца. Эфиопия всегда страдала от чужестранцев, которые выдавали себя за ее друзей. Есть такая древняя молитва: «Боже, избавь меня от врага в личине друга, а от прочих неприятелей я избавлюсь сам». На нашу страну давно многие зарятся. Чужаков соблазняют ее плодородные земли, горы и ущелья, долины и равнины. Такую прекрасную родину нужно беречь и охранять, как жену-красавицу. Сегодня вы за нее в ответе, сын мой.
Слова старика тронули сердце Деррыбье. С волнением он ответил, обращаясь ко всем сразу:
— Отцы мои, ваш поступок — доказательство преданности нашей родине и революции, свершившейся ради интересов широких масс трудящихся. Спасибо, что доверяете нам, активистам кебеле. Кебеле — это орган народной власти, в нем группируются самые преданные делу революции люди. Так, и только так, должно быть. К сожалению, еще бывают случаи, когда в наши ряды проникают враги революции. Порой им удается сосредоточить в своих руках значительную власть. Злоупотребляя доверием народа, преследуя корыстные цели, они чинят произвол в отношении невинных людей, совершают преступления. Примеры известны, вы о них знаете. Наши враги всячески раздувают подобные случаи. Цель их ясна: дискредитировать идеалы революции, а затем уничтожить ее завоевания. Мы решительно боремся за очищение кебеле от контрреволюционеров. Победа будет за подлинными борцами революции. Мы не пожалеем сил, если потребуется — жизни, чтобы восстановить полное доверие населения к активистам кебеле. Ведь все мы боремся ради одной цели — победы революции. Это время не так уж далеко. Сегодня вы сделали первый шаг к нашему светлому будущему. Я понимаю, вам было нелегко, но тем значительнее ваш поступок. Он займет достойное место в истории кебеле… Вам будут выданы расписки на сданное оружие. Не сомневаюсь, что в ближайшее время оно будет вам возвращено и вы примете активное участие в укреплении лагеря революции. Спасибо.
Деррыбье замолчал. Слушавшие его люди одобрительно зашумели. Несколько старцев подошли, чтобы пожать ему руку. Кто-то даже обнял его и со словами: «Молодец, сынок, храни тебя господь» — поцеловал в лоб.
— Деррыбье, тебя к телефону! — крикнули из помещения.
— Пускай перезвонят. Я занят.
— Девушка какая-то. Назвалась Хирут. Говорит, у нее срочное дело.
Деррыбье вздрогнул. Хирут! Неужели сама позвонила? Не может быть. Наказав товарищам, чтобы старикам выдали расписки и проводили их с почетом, он поспешил к телефону.
— Я слушаю.
— Деррыбье?
— Да, Хирут.
— Ты узнал меня?
— Да, по голосу. Твой голос я всегда узнаю.
— Тебя не дозовешься к телефону. Загордился, председатель кебеле? Между прочим, поздравляю!
— Ну что ты! Просто я страшно занят. При чем здесь «загордился»? Я твой слуга навечно.
— Лучше скажи, что ты мой брат навечно.
— Нет уж, лучше слуга. Не хочу, что мы были братом и сестрой. Ты знаешь почему.
Хирут рассмеялась:
— Если ты не потребуешь слишком большого жалованья, я, пожалуй, тебя найму.
— От тебя я никогда не потребую жалованья.
— Так ведь задаром — это эксплуатация. Ты что-то начал говорить, как Христос, — намеками, — сказала она с издевкой.
— Кому надо, тот поймет, — парировал он и вытер платком выступившую на лбу испарину.
Хирут, как бы раздумывая, продолжала:
— Я дура. Правда-правда! И все потому, что я думаю только о себе. Я не понимаю чувств других людей. Однако жизнь — удивительная штука. Она нам раскрывает глаза. Знаешь, ты мне нужен по очень важному делу.