Зов странствий. Лурулу
Шрифт:
Смейтесь — вас от души развеселят Фрук, Плук и Снук!
Наслаждайтесь непревзойденным мастерством
ЧАРОДЕЯ МОНКРИФА!»
Шватцендейл воззрился на это объявление, как завороженный. Не могло быть сомнений: на фестиваль прибыл Проныра Монкриф собственной персоной — Монкриф, предложивший Шватцендейлу сыграть в «калиостро» и безжалостно опустошивший кошелек механика, содержавший сорок семь сольдо и шестьдесят грошей!
Шватцендейл молча отвернулся от плаката. Винго задумчиво заметил: «Вообще-то мне нравятся ярмарки и фестивали. Не знаю, кто такая Лалапалуза, но почему бы нам не отпраздновать ее годовщину?»
«Действительно, почему нет?» — отозвался капитан Малуф. Ни Мирон, ни Шватцендейл не возражали,
Городское маршрутное такси отвезло астронавтов на луг Лилибанка. Они заплатили за вход у турникета, прошли через него и оказались на пространстве метров двести в длину и в ширину, заполненном разноцветными шатрами и полотнищами, шумом и праздничным возбуждением. Некоторое время они бродили по выставке победителей конкурса фермеров, разглядывая знакомые и экзотические фрукты, груды больших и маленьких орехов, пирамидки шарообразных перечных стручков и трюфелей, зеленые и синие корнеплоды, копченую рыбу, выложенные артистическими орнаментами вяленые потроха, лотки со съедобными пиявками, клюквой, пастилой и паштетами, лоханки с так называемым «чертовым маслом», круги сыра и прочее, не сразу поддающееся опознанию съестное. Многие из тех же продуктов предлагались желающим закусить на ходу торговцами, орудовавшими поварешками и ухватами у кипящих котлов, дымящихся жаровен и вертелов. Работая, они нараспев расхваливали преимущества своих закусок и в то же время поносили кухню конкурентов.
Бродячие музыканты вносили свою лепту в ярмарочный гвалт. Одни разгуливали в причудливых нарядах менестрелей, другие вертелись и пританцовывали, хрипло распевая горестные баллады о полузабытых трагедиях прошлого. Время от времени толкавшие тачки сгорбленные старухи внезапно разражались пронзительными криками, напоминавшими перекличку тропических попугаев, тем самым надеясь привлечь внимание покупателей к своему товару. Торговали они, главным образом, поделками ремесленников с Ботанических гор. Винго, испытывавший слабость к антиквариату, приобрел дюжину миниатюрных шедевров, а также успел запечатлеть немало превосходных «настроений».
В свое время четыре астронавта набрели на площадку, огороженную мачтами с синими вымпелами, блестевшими на солнце серебряными узорами. Здесь величественно исполняли номера танцоры на ходулях. Команда «Гликки» пронаблюдала за сложным ходульным менуэтом, после чего начался турнир — соревновались четыре «гроссмейстера» на десятиметровых ходулях: двое в синих с серебром доспехах, двое других — в красных с золотом. В конце концов, под нестройный аккомпанемент фанфар, красным с золотом рыцарям было нанесено поражение, и ходульные мастера удалились на перерыв до вечера.
Астронавты перешли на соседний участок, где кордебалет детей-акробатов изображал живые мосты, башни и двухконсольные перекрытия, в то время как особая команда выполняла между ними очевидно невозможные трюки на нескольких высоких трамплинах: тела взвивались в воздух, многократно кувыркаясь и перелетая с одного трамплина на другой, не будучи ничем защищены от падения на землю.
Покинув акробатов, четыре астронавта приблизились к большому сооружению без окон, над входом которого было написано: «Чертог трех эонов». Внутри шатра царил почти непроглядный прохладный мрак, и только гигантские силуэты, темнее темноты, напоминали о том, что над головой посетителя высились громоздкие кромлехи, а другие тени, скользившие среди дольменов, имитировали легендарную расу существ, исчезнувших больше миллиона лет тому назад. В тишине, нарушаемой лишь зловещими шорохами и тихими вздохами ветра, посреди забрезжившего овала таинственного света ансамбль танцоров разыгрывал пантомиму «Рассветного ритуала».
Команда «Гликки» покинула «чертог» в угрюмом молчании. Постояв немного под открытым небом, чтобы привыкнуть к ослепительному солнечному свету, они прошли в находившийся напротив павильон, сплетенный из гибкой лозы, под крышей из сухих пальмовых листьев. Здесь им подали ледяной пунш в темных деревянных кубках, и мрачное очарование «Рассветного ритуала» постепенно
Они направились дальше по широкому проходу между киосками и палатками. Вскоре им повстречалась арена, посвященная категорическому утверждению духовных истин; напротив, на такой же арене, те же верования подвергались уничтожающему осмеянию и опровержению. Приверженцы каждого из эзотерических культов — метаморфов, парамистиков, футуриан, вегетариан и яга-ягов — собирались в отдельном секторе арены и по-своему праздновали собственную версию реальности. Иногда дело не обходилось без жертвоприношений: например, мальчик взбирался по колышущейся лестнице из змей, пока, испустив последний изумленный крик, не исчезал в небе на глазах стоявших внизу озадаченных родителей.
Ярмарочный бульвар огибал детский парк аттракционов и выходил на центральный огороженный двор, заполненный бурлящей толпой и окаймленный киосками, кафе и павильонами. Здесь астронавты остановились, чтобы сориентироваться. Сквозь просвет в толчее Мирон заметил семью Гарвигов; они о чем-то спорили у «Шутовского балагана», по-видимому обсуждая вопрос о том, следовало ли туда заходить. Тиббет стояла в стороне, почти отвернувшись, и не принимала участия в совещании. На ней были светло-бежевый пуловер, белые брюки в обтяжку и небольшая белая шапочка, вмещавшая большинство ее темных локонов. Мирон замер, глядя на нее в восхищении.
Тиббет почувствовала его взгляд. Обернувшись, она его увидела и улыбнулась. Украдкой покосившись на свою мать, она снова повернулась к Мирону и сделала загадочный вопросительно-приглашающий жест — что он означал? Мирон почему-то был уверен, что понимает его смысл.
Толчея теснилась и шевелилась; всевозможные плечи и торсы заслонили просвет — девушку больше не было видно. Мирон продолжал стоять, глядя скорее в пространство, нежели в каком-либо определенном направлении. Он снова заметил Гарвигов — теперь у парадного плаца, где зеленые дервиши-пигмеи устроили потешные маневры. Уже через мгновение, впрочем, семья Гарвигов снова скрылась в толпе.
Тем временем Винго обнаружил большой плакат, висевший на фронтоне довольно-таки претенциозного сооружения, представлявшего собой низкую широкую сцену, частично выступавшую из-под высокого остроконечного шатра из розовых и голубых полос. Плакат гласил:
«ЧАРОДЕЙ МОНКРИФ!
ЭКСТУИТИВНЫЕ ПРЕТОЛКОВАНИЯ!
СОКРОВИЩА ДЛЯ ВСЕХ, КОМУ СОПУТСТВУЕТ УДАЧА!
ЧТО НАША ЖИЗНЬ? ИГРА!»
Астронавты подошли к шатру, где несколько десятков зрителей ожидали появления Монкрифа и начала следующего розыгрыша. Судя по всему, представление должно было начаться с минуты на минуту. На авансцене стояли три цилиндрических постамента, примерно метровой ширины и полуметровой высоты, выкрашенных блестящей белой эмалью и повязанных розовыми, голубыми и золотистыми лентами — блестки лент радужно переливались под солнечными лучами. Астронавты ждали. Три девушки вышли из-под шатра и вскочили на постаменты, радостно улыбаясь зрителям — юные, стройные, с ясными сверкающими глазами, прекрасные, как ангелы. Их длинные волосы, одинакового золотисто-медового оттенка, ровно спускались на плечи, на них были белые платья до колен и белые сандалии без украшений. Каждая стояла, слегка расставив ноги, и держала в руке шест с факелом — желтое пламя плясало над их головами на высоте протянутой руки. Они походили на детей, изображающих какой-то древний мистический обряд. Удивительнее всего было то, что три девушки были неотличимы одна от другой, как однояйцевые близнецы.
В затененной шатром глубине сцены стояли две высокие женщины с суровыми лицами. Они тоже почти не отличались одна от другой — атлетически сложенные, с бугрящимися мышцами плечами и предплечьями, короткими шеями и начесанными копнами волос, напоминавшими охапки влажного сена. «Впечатляющая парочка! — подумал Мирон. — Хотя не слишком привлекательной внешности». Бедра и ягодицы этих женщин, тугие и жесткие, не уступали мускулистостью плечам и шеям. Их обнаженные груди словно ороговели от ветра и солнца.