Зоя. Том первый
Шрифт:
Янек решил уволиться из порта и по предложению Парамонова устроиться на мельницу. На новом месте работы молодой семье выделили жильё.
Впервые за несколько дней Янек вспомнил о Лоране. Попросил жену подробно рассказать, как всё было. Зое было неприятно вспоминать об этом. Она, еле шевеля губами, всё рассказала. Было страшно, что Янек возненавидит её, но он прижал Зою к себе и прошептал:
– Не бойся, ничего не бойся, моя родная. Я теперь твой защитник, больше следователь не подойдёт к тебе, обещаю. Мы могли бы уехать в Варшаву, но меня беспокоит мать. Не хочу оставлять её одну. У неё кроме меня
– Я боюсь Лорана, – сказала Зоя мужу, – он очень злой человек и хочет забрать тебя у меня.
– Не заберёт, верь мне, любимая, я разберусь с ним, – ответил Янек.
Первый визит в гости к пани Анне в качестве мужа и жены Зоя и Янек совершили через 8 дней после свадьбы. Арендованную квартиру пора было освободить. Янек решил попросить у матери разрешения на то, чтобы пожить у неё пару дней, пока в выделенной квартире наводили порядок.
Пани Анна встретила сына и невестку радостно. Но пожить у неё не разрешила, сказав, что Софья уже заняла комнату Янека, и выселять из неё девочку она не станет.
– Софьюшка натерпелась в своей жизни, пусть понежится в красоте, привыкнет к нормальным человеческим отношениям, поймёт, что никто не продаст и не выгонит её, – сказала Анна сыну. – Я теперь её оберегаю и верю, что она моя родная дочь. Она очень похожа на твою сестру, Янек. Сравнила её с фотографиями, они как две капли воды. Понимаешь, сынок, она вернулась, чтобы я ожила. Это огромное счастье для нас с Германом.
Янеку казалось, что мать всё-таки сошла с ума. Боялся за девочку, ведь в гневе пани Анна могла быть любой. За отказ матери обиделся, но потом подумал, что всё к лучшему.
Понял, что он теперь в ответе за свою и Зоину жизнь, и решил больше не просить у матери помощи.
Григорий так и не вышел на работу. Он вообще редко выходил из дома. Когда Зоя и Янек пришли навестить его и Евдокию, то Григорий даже не вышел встретить молодых.
Зато Евдокия Степановна обрадовалась. Зоя заметила, что живот мачехи округлился, она стала ходить как-то вразвалочку. Девушке стало страшно за мачеху, казалось, что та вот-вот сломается под тяжестью живота.
Поначалу Евдокия была весела, а потом расплакалась и начала жаловаться на Григория. Попросила детей пожить с ними, чтобы хоть как-то разрядить обстановку.
– У Гришеньки за вас душа болит, за Макара. Он сказал, что ничего о сыне слышать не хочет. Макар дел наворотил. Приходил вчера следователь, рассказал, как тот сбежал от конвоя и напал на охранника.
Услышав о следователе, Зоя вздрогнула. Янек прижал её к себе, шепнул на ухо: «Не бойся родная, я с тобой, ты только моя! Никому никогда не отдам тебя, запомни это навсегда».
Но Зое всё равно было неспокойно, а мачеха продолжала:
– И тот сразу Богу душу отдал. Бабу с семью детьми вдовой оставил. Гришенька помогать им собрался. Все деньги у меня выудил. Собирается поехать к бабе той, помочь.
А как же я здесь одна? Мне только лежать велено. Я уже ни на что не гожусь. Даже молюсь всё время в постели. Молю Боженьку, чтобы он деток моих сберёг, сиротами не оставил. Джан приходит, слушает сердечки их. А они оба неугомонные, спать мне не дают. Я как корыто, ей-богу.
Пока
А Зоя засияла, ей очень хотелось помочь мачехе. На том и договорились. Перенесли в квартиру Кирьяновых свои немногочисленные вещи. И стали жить вместе. Жильё, которое Парамонов выделил молодым, пока пустовало. Лишь изредка Зоя и Янек приходили туда, чтобы остаться наедине. Зоя очень стеснялась любовных утех в квартире родителей. Казалось, что её жизнь на виду у всех. Утром она боялась смотреть в глаза мачехи и отца.
Григорий как-то неожиданно повеселел. Приветливо встречал Янека с работы, а однажды даже пошёл утром с ним, решил-таки принять предложение Парамонова.
Вошёл в комнату начальника с опущенной головой.
Тот встретил бывшего наладчика приветливо и произнёс:
– Григорий, ты же не виниться пришёл, ей-богу. И в ноги мне бросаться не нужно. Вижу, устал ты от безделья. Подумаю, куда тебя можно пристроить. А зять-то у тебя молодец. Далеко пойдёт. А ты ещё не хотел дочку за него отдавать. Да ты должен благодарить Бога, за то, что такие родственники у тебя теперь.
– Что взять с этих родственников, шляхтичи, одним словом, – проворчал Григорий.
– Ну не лукавь, не лукавь. Зря указываешь на национальность. В любой породе есть шакалы. Уж поверь мне, я таких много повстречал на своём веку и встречу ещё немало.
Когда я споткнусь, их станет ещё больше. Шляхтич Янек или не шляхтич, он человек, прежде всего. Умный человек, трудолюбивый, любознательный. Вот и радуйся, что такой встретился на пути Зои. Прохора-то сын совсем пропал. Видели его в непотребном состоянии, пытался я ему помочь, да никак. Протрезвел и сбежал. Вот руки у меня и опустились, буду нужен, сам явится. А не явится, то я не обязан пьянь каждую из-под забора обхаживать. Я даю очень много всем, кто этого не заслуживает.
Григорий принял это на свой счёт и затеребил край рубахи.
– Да не про тебя это, Григорий, не бери близко к сердцу, у меня хватает душегубов.
Парамонов помолчал, потом продолжил:
– Могу тебя помощником к зятю поставить, научишь его уму-разуму, расскажешь, что да как.
Григорий удивлённо взглянул на начальника и произнёс разочарованно:
– Что же это я, работать с мальцом неопытным буду?
Парамонов поменялся в лице, повысил голос:
– А как ты хотел, Гриша? Когда пил, о последствиях не думал? Молчишь… Учись теперь сноровке у зятя своего. Ещё спасибо мне скажешь. Не могу я тебя вернуть на прежнее место, принципы у меня такие. Нет добра в пойле, что ты в себя влил. Руки-то трясутся! Так что выбирай: или к зятю, или на все четыре стороны. Но тогда больше не приходи. Последний раз предлагаю!
Григорий слушал молча, он понимал, что Парамонов говорит правильные слова, но стыд охватил его.
– Как же я, человек с высоким образованием, знающий язык иностранный, умеющий делать то, что не умеют другие, буду на побегушках у зятя? – произнёс он. – Да надо мной смеяться все будут. Позор, да и только.
– А когда заливал себе в рот, стыдно не было? Вокруг тоже были люди, они все тебя знали! Любая работа уважаема от уборщицы до начальника, – Парамонов говорил громко, уже начинал раздражаться.