Зоя. Том второй

Приходько Анна

Когда муж вернулся домой, Евдокия была сама не своя.

Григорий всё понял. Обнял жену. Она поначалу прижалась к нему, а потом как-то небрежно оттолкнула от себя и произнесла:

– Что-то мне не по себе, Гриша.

Слёзы катились из её глаз. Григорий опять приблизился к Евдокии.

– Ну всё, всё, главное, что мы вместе. Мало ли кто в тебя ещё влюбится. Что мне теперь, со всеми тебя делить что ли? – произнёс он.

– Как-то поздно ты, Гриша, внимание на меня стал обращать. Я столько любви, как в глазах Джана, в своей жизни никогда не

видела, – сказала Евдокия с грустью в голосе.

Григорий нахмурился.

– Любви она не видела! А я тебя не устраиваю уже? Любви мало в моих глазах? Так загляни глубже.

Григорий приблизился к жене, пальцами приподнял веки.

– Смотри, видишь любовь? – крикнул он громко.

– Не кричи, – спокойно ответила Евдокия, – детей разбудишь. Чего ты закипятился так? Я ведь всю жизнь думала, что я какая-то не такая, некрасивая, неприятная. От тебя слова хорошего не слышала, от детей тоже. Один Макар чего стоил, столько крови у меня выпил. Он и сейчас пьёт. Душа у меня болит за него.

Всем вам нашлось место в моей душе: и тебе, и Макару, и Зое. Только ни у одного из вас в душах нет меня. Я просто была удобной для тебя. Да, я знала, на что шла. И гордилась, что именно я стала твоей женой. Ведь все остальные бабы только тебя хотели, а дети им не нужны были.

А я детей полюбила всей душой, как и тебя, Гриша. Их отношение ко мне зависело от тебя. Как ты относился, так и они. И если бы не Джан, никогда я не почувствовала бы себя любимой. И ты изменился с его появлением. Ревность принял за любовь? Или разглядел во мне человека?

Григорий слушал молча.

Потом встал на колени перед женой, запричитал:

– Дунечка, прости меня, я же люблю тебя. Ты же у меня самая лучшая. Ты сделала меня самым счастливым. У нас же дети, Дунечка!

– Встань, Гриша, – сказала Евдокия. – Никуда я от тебя не ухожу. Иди ужинать. Мне пора кормить. Слышишь, зовут?

Сыновья проснулись, раскричались, Евдокия ушла в комнату. Она взяла их по очереди, расположилась поудобнее на кровати и начала кормить.

Потом положила их рядом с собой. Закрыла глаза.

Представила себе, как сейчас Джан подошёл бы и разговаривал с детьми, рассказывал о своей Родине.

– Как повезло Григорию, что ты есть у него, – произнёс как-то Джан. – Я ещё не встречал в жизни такой влюблённой женщины, как ты, Дуня. Если бы ты видела, как на него смотришь! И я отдал бы всё для того, чтобы женщина так смотрела на меня. Я бы носил её на руках.

Джан взял руку Евдокии в свою и продолжил:

– И ещё больше я был бы счастлив, если бы этой женщиной оказалась ты.

Евдокия замерла. Ей стало стыдно. Залилась краской. Стало не по себе оттого, что Джан видел её обнажённой, принимал у неё роды и при этом был влюблён. Вспомнила все его прикосновения, массаж груди, когда у неё образовался застой молока. От всех этих воспоминаний волосы зашевелились на голове.

– Ты не подумай, Дуня, что я сошёл с ума. Просто мне тяжело так жить. И уйти я не могу. Не хочу бросать тебя, пока ты ещё слаба. Просто знай об

этом. И когда мне придётся уйти, не злись на меня. Твои дети стали мне родными. Это моя любовь к тебе спасла их. Я с вами, потому что вы нужны мне. Моё сердце остановится тотчас, как я покину вас. И я уже готов к тому, что стану бессердечным.

Евдокия не знала, что ответить Джану. Он продолжал держать её руку. А потом приложил её ладонь к своему сердцу и сказал:

– Чувствуешь, как оно бьётся? Оно всё принадлежит тебе и бьётся только для тебя.

Евдокия резко убрала руку.

– Джан, мне жаль…

– Не жалей меня, Дуня. Я ничего от тебя не требую. Ты просто относись ко мне как к врачу.

Но после откровения Джана Евдокия Степановна уже не могла относиться к нему, как к доктору.

Когда он нечаянно касался Евдокии, то по её телу пробегала дрожь. Хотела рассказать обо всём Григорию, но не смогла. Ей стало страшно потерять Джана именно сейчас. Хотя это был даже не страх, а жалость к китайцу.

И она молчала. Продолжала любить Григория, но что-то изменилось в ней самой. Она ловила на себе влюблённый взгляд Джана. Стыдилась его прикосновений. Начала остро чувствовать холодность мужа. Он редко был нежен с ней. У него иногда случались какие-то периоды нежности, а потом всё возвращалось на свои места. Как-то Евдокия спросила у него:

– Скажи, Гриша, что мне сделать, чтобы я чувствовала себя любимой? Мне опять нужно разучиться ходить?

Григорий только пожал плечами и на следующие несколько дней стал внимательным, ласковым. А потом всё вернулось на свои места. И Евдокии стало казаться, что любовь Григория какая-то временная, словно по требованию только просыпается. С каждым днём ей становилось не по себе от этой мысли. Она стала смотреть на мужа какими-то другими глазами. И уже явственно ощущала полное безразличие к себе.

Когда Джан ушёл, ей показалось, что это сама любовь устала жить без взаимности и вместе с захлопнутой Джаном дверью покинула её сердце.

Евдокия открыла глаза. Посмотрела на сопящих рядом детей. Тепло разлилось по её телу. Потрогала лобики малышей, провела нежно по щёчкам. Глубоко вздохнула.

Григорий вошёл в комнату, присел рядом.

– Прости, Дунечка, я люблю тебя очень. Ну не наверстать мне упущенное. Не вернуть те годы, когда ты хотела моей любви. Ну дождалась же, Дуня. Всё у нас будет хорошо, – произнёс он.

– Какой ценой, Гриша, мне всё это далось…

Григорий прильнул к жене, она прижалась к нему, но не почувствовала былого трепета.

На следующий день у Григория прихватило сердце. Он не смог встать с кровати. Евдокия места себе не находила. Только к обеду ему полегчало, дыхание стало ровнее. Поднялся с кровати, прошёлся по квартире и опять лёг. Евдокия разрывалась между детьми и мужем.

– Не вздумай Джана возвращать, – пригрозил Григорий. – Или ты забыла, как он напророчил, что если мы любовь потеряем, то оба опять сляжем. Мысли у тебя, Дунечка скверные. Вижу я всё, не дураком же родился.