Зуб мамонта. Летопись мертвого города
Шрифт:
— Что ты машешь крыльями, старенькая мельница? Я же от души…
Слегка обиженный холодной реакцией на подарок Грач снял когда-то мохнатую, но сильно облезшую шапку, и под ней обнаружилась обширная лысина.
— Здорово, — сказал он Руслану и тут же поинтересовался у Козлова: — Кто такой?
— Сын, — кратко ответил Козлов.
— Иди ты! — не поверил Яшка и протянул руку Руслану. — Яков Грач, специалист по аэрокосмической съемке.
Познакомившись, снял с ноги необметенный унт и поставил его на стол.
— Разве это шов? — спросил
Внимательно осмотрев подошву, Руслан честно сознался, что в сапожном ремесле разбирается слабо.
— Только дратву переводит, — хмуро разъяснил Яшка. — Видишь — шов не заглубил. Через неделю сотрется. А почему?
— Почему?
— Совести у человека нет, вот почему. А я в прошлом году на Линевом на сети его наткнулся и — веришь, нет — не снял. Нет, с такими нельзя поступать благородно.
Козлов внезапно вспыхнул.
— Что значит «нельзя поступать благородно»? — фыркнул он. — Человек благородный в любом случае поступит благородно. А если ты, извини, чмо, то и поступишь как чмо.
Козлова всякий раз бесило, когда смысл прятали за пустые фразы. В таких случаях он непременно обдирал слова донага, до сути. Как шелуху с лука, пока не начинало резать глаза. Грач возразил. И завязался яростный спор. Причем если Козлов рассматривал проблему подлецов и благородства больше с этической и философской стороны, то Грач переводил разговор в плоскость практическую: надо ли у нехорошего человека воровать сети или достаточно просто вытрясти их.
Уставший спорить Грач махнул рукой, достал из кармана штопаной-перештопаной шубейки мятую пачку «Примы», закурил, стряхнул пепел на пол и спросил с укоризной:
— Курить-то можно?
Козлов пригласил его к чаю. С недоумением осмотрев стол, гость спросил растерянно:
— Ты что же — завязал?
Смутившись, Козлов подтвердил это страшное предположение. При этом похлопал, оправдываясь, ладонью по груди слева.
— Молодец, — с осуждением похвалил Яшка и загрустил.
— А что за праздник сегодня? — поинтересовался с легкой досадой Козлов.
— Ты меня знаешь, Бивень. Я праздников не признаю, — ответил Грач с холодным достоинством, — у меня всего один праздник: первый день оставшейся жизни.
Настроение у гостя окончательно испортилось.
— Что-то тебя давно не было видно, — сказал Козлов.
— В Каратале у свояка гостил. Цветной лом собирали. Он на тракторе гусеницами трубы поливальных агрегатов плющил, чтобы в кузов больше вошло, а я грузил. Считай, месяц культурное пастбище громили.
— Как они там зимуют?
— Ваську помнишь? — спросил Яшка, помолчав.
Козлов кивнул.
— Повесился, — сказал гость, как показалось Руслану, с одобрением. — А Федьку?
Козлов пожал плечами.
— Схоронили. Земля промерзла, как камень. Баллоны жгли, чтобы оттаять. Петьку знаешь?
— А что с ним? — испугался Козлов.
— С ним как раз ничего. Такими смерть брезгует. Волкодава у свояка застрелил и шкуру ободрал на унты. А потом мне же их и продал. Хорошая была собака. Сидела
Гость все больше мрачнел. Пришлось доставать «Медведя» из валенка. После первого тоста за упокой души Банзая Яшка заметно ожил:
— Ничего, родина прокормит.
Большую часть своей безработной жизни он проводит в лесах, на реке, озерах. Рыбачит, охотится, собирает грибы да ягоды. Тебенюет, короче. Этот подножный корм Яшка и имел в виду, говоря о кормящей его родине. В мертвом городе он хандрил, вел себя по-скотски, но стоило ему оказаться один на один «с родиной», как становился вполне приличным человеком. Настолько более приличным, насколько безлюдней и диче были места. Его лежбища в глуши, где не ступала нога нормального человека, породили множество легенд о снежных людях и беглых каторжниках. Собственно, после первой божественной рюмки Грач ни о чем другом и не мечтал. Обрасти бы густо рыжей шерстью. Разучиться говорить. Уйти в перевитые хмелем тугаи. Стать снежным человеком и окончательно слиться с родиной.
— В прошлый год все лето батрачил. Дрова старушкам колол. Сто тенге за кубометр. Трубы какой-то гадостью посчастливилось красить. Зеленый ходил, как лягушка. Получил шиш без масла, — закончил печальную повесть Яшка, — а родина, она не обманет. Поедем со мной в Ковылевку окуней ловить? Неделю назад кум мешок привез. Промерз, как сосулька. Теперь лежит, соплями оттаивает. Как один — горбачи. Меньше килограмма нет. Завтра свояк в Пески за товаром собирается, подбросит нас к бабе Вере. Из города южного в сторону вьюжную.
— Не могу, — отказался Козлов, — Петьку надо кормить. Я его и так на голодном пайке держу.
— Ну и вонючая птица, — сморщил нос Яшка. — Ладно, нюхай. А мы со студентом смотаемся. Хоть чистым воздухом человек подышит.
— Грач, а что это ты пепел в тарелку стряхиваешь? — рассердился Козлов.
— А что такого? — удивился Яшка такому чистоплюйству.
— Да нет, ничего. Тарелка-то моя.
— Извини, перепутал.
Звероликий Яшка был частью природы и, как она, врал редко. На следующий день свояк вез его и Руслана на дребезжащем «Жигуленке» доперестроечного возраста по пустынной трассе. Яшка решил с вечера заехать к бабе Вере, переночевать, а с утречка пробурить лунки на заветном месте, о котором под страшным секретом сообщил ему кум, по-видимому, никогда меньше мешка не ловивший.
Вдоль дороги клубами замерзшего тумана тянулись лесополосы, временами надолго исчезая. Их захлестывала волна бесконечного сугроба. На выглядывающих из снега кустах метров через тридцать — пятьдесят сидели сороки. Навстречу лишь однажды попался возок. Лошадка с белой от инея гривой. Возница и дама — в тулупах. Лошадиное и человеческое дыхание смешивается в одно облачко.
Они сошли в том месте, где от основной трассы отходил грейдерок, занесенный снегом. Просто один длинный сплошной сугроб.