Зубы Хроноса
Шрифт:
Но дети все так же молча и медленно удалялись.
Потом вдруг кинулись бежать, и вскоре их голоса послышались по другую сторону плетня.
Я был огорчен и сердит. Ведь я относился к своей дочери с полным доверием! А тут был не просто обман: она еще и притворялась, что не видит, что он всеми обнаружен. Мне йе хотелось вмешиваться в игру детей, но было просто необходимо кое-что выяснить. Наверное, мой голос слегка дрожал, когда я спросил: — Почему ты это сделала?
Девочка повернулась ко мне; на ее лице было написано горькое разочарование.
— Да что я сделала? Почему они обиделись?
— Значит,
— Да. Но почему? Ведь я не сделала ничего плохого.
Я помолчал. Потом протянул руку: — Иоана! Иди-ка сюда! Вот так. Посмотри мне в глаза.
Она стойко выдержала мой взгляд, потом, покраснев, поднесла палец к губам.
— Как? Ты думаешь, что… И они тоже?..
Иоана так хорошо притворялась, что, не будь я свидетелем игры, я мог бы поклясться, что ее обвинили напрасно. Глаза девочки наполнились слезами. Я почувствовал, что она напряглась и вся кровь отхлынула у нее от лица.
— Как им не стыдно! — воскликнула она. — Просто они рассердились, что я нашла их так быстро.
Хотя мне было не легко, я решил сдержаться и заговорил спокойно и раздельно: — Они рассердились не потому, что ты их нашла.
Они рассердились, потому что ты подглядывала и увидела, где они спрятались.
— Неправда!
— Нет? Тогда откуда же ты знала, где спрятался каждый?
И тут я увидел, что она сбита с толку. Как это ни странно, у меня было полное впечатление, что она и сама впервые задумалась о том, как смогла найти их так быстро.
— Не знаю, — шепнула она. — Но я знала. Я повернулась и знала.
Больше я ничего не мог из нее выжать. Она ни за что не хотела признать свою явную вину и тем более — признаться в ней перед товарищами по игре. То, что представлялось сначала всего лишь детской ошибкой, оказалось свидетельством дурного характера, и мне пришлось наказать ее, не разрешив на следующий день пойти со мной на прогулку. Для Иоаны этого наказания было достаточно. Но, так как дети ссорятся и мирятся по каким-то своим, непонятным нам законам, вернувшись, я застал ее играющей с теми самыми малышами, у которых, как мне казалось, она должна была просить прощения. Может быть, она это сделала? Казалось, они на нее совсем не сердятся, но меня это событие глубоко взволновало, поколебав мою веру в собственного ребенка.
Последовали спокойные дни. Я не замечал ничего нового, кроме того странного факта, что на небольшом клочке сада трава и листья одуванчиков изменили цвет.
Возле них растительность была зеленой, но на пространстве в полквадратного метра, точнее, в середине круга радиусом в полметра, трава и листья покраснели.
Вероятно, я не обратил бы на это внимания, если бы меня не поразил необычный характер этой красноты.
Я помню, что спросил хозяина, не вылил ли он туда ведро краски, но он тоже казался удивленным. У меня нет другого слова, кроме «красного» для того цвета, который приобрели листья и трава сада, хотя я знаю, что это было не совсем то, что мы считаем красным.
Ни один из знакомых мне оттенков этого цвета не соответствовали оттенку, появившемуся в саду. Поймете ли вы больше, узнав, что этот красный цвет содержал еще по крайней мере три цвета, совершенно неразличимые в гамме красного? Белый,
По возвращении я нашел Иоану лежащей возле красного пятна, по которому она водила ладонью, словно бы ласково его поглаживая. Погруженная в свою непонятную игру, она меня не увидела, и я некоторое время смотрел на нее, с удивлением замечая на ее лице выражение нежной задумчивости.
— Что ты там делаешь? — спросил я, не повышая голоса, чтобы не испугать девочку.
Но она вздрогнула и быстро убрала руку.
— Знаешь? Может быть, она была и не плохая… — сказала она.
— Кто?
Иоана повернулась к красному пятну и едва слышно шепнула: — Лягушка…
Лишь тут я заметил связь между оттенками и с неприятным чувством, которое, однако, не попытался определить, спросил: — Ты хочешь сказать, что здесь… выбросила ее?
— Может быть, это была заколдованная девушка, — проговорила она тоненьким голоском, в котором звучало бесконечное раскаяние. Когда я взяла ее в руки, она испугалась и попробовала защищаться…
— Но ведь ты искала то место, и не нашла…
— Нет…
— А теперь… только потому, что трава покраснела?
Она повернула ко мне свое полное отчаяния личико, и я увидел, что ее губы дрожат, — Наверное, я поступила плохо…
Было ясно, что эти каникулы получились неудачными: что-то взволновало мою девочку, и она потеряла свое равновесие, которым я так восхищался.
— Ты маленькая и глупенькая, — сказал я, нагибаясь и поднимая ее с земли. — А в доказательство этого, погляди, сейчас мы раскопаем здесь землю и не найдем никакой лягушки!
Она ужом выскользнула из моих рук и кинулась к сараю, в котором, как она знала, хранились инструменты. Следя за ней взглядом, я спросил себя, что заставило меня сделать это неожиданное предложение и понял, что почувствовал потребность проверить рассказ о красной лягушке. «Вот ведь как человек глупеет», — подумал я неуверенно. И, взяв из рук Иоаны лопату, принялся за дело. Разумеется, я ничего не нашел, но в самой обычной, черной земле корни растений были красными.
— Видела? — спросил я Иоану, зарывая яму. — Давай-ка вымоем руки и выбросим из головы заколдованных лягушек!
Она молча подняла одуванчик, который я не посадил, как сделал это с другими цветами и с побегами травы.
От корня и до цветка он был весь красный. Когда мы вошли в дом, Иоана поставила одуванчик в стакан с водой и поместила на табуретке возле своей кровати.
Ни за обедом, ни после мы больше не говорили о закопанной лягушке, но я несколько раз заметил, что она смотрит на цветок с каким-то боязливым любопытством. Я знал, что герои ее любимых сказок жили после своей смерти в растениях, выросших на их могиле, и не сомневался, что она ждет какого-нибудь знака превращения лягушки в одуванчик, что стоял в стакане на табуретке. Но чтобы не волновать ее напрасно, я больше ничего ей не говорил и делал вид, что не понимаю ее взглядов.