Зверь лютый. Книга 22. Стриптиз
Шрифт:
Позднее его спросили:
– - Как же вы так, а?
А он ответил:
– - Я просто поменял автограф на клочке бумаги на жизнь сына.
И плевать ему на "историческую закономерность" в форме неизбежного краха Третьего Рейха. Плевать и на гибель тысяч соотечественников. Не считая тысяч всяких... разных других. Вряд ли красноармеец, разрываемый гусеницами немецких танков у Балатона, в тот момент сильно интересовался "исторической закономерностью".
Оба Миклоша Хорти (отец и сын) спокойно дожили свои жизни в тихом городке в Португалии.
Вольтер рекомендует кастрировать правителей. В надежде, что это уменьшит влияние "страстей" на государственные дела. Увы, "человек - ни ангел, ни зверь" - свойства конкретной личности всё равно проявляются. Не в сексе - так по другим поводам. Продолжая загромождать и разрушать "логику исторических закономерностей развития народов".
Здесь, на Земляничном ручье - до взаимного истребления.
***
Вечкенза не годился на роль государя: его кидало. Из состояния ступора, апатии - к истерике, гиперактивности. И - спонтанно обратно. Правитель же должен быть разумен. Спокойно планировать свои действия, спокойно, в подходящий момент, их реализовывать.
"Спеши медленно" - очень давняя мудрость.
Один из отрядов ночью отступил с засеки. Сбежали с поля боя. Катастрофа не случилась лишь потому, что в это время половцам стало уже не интересно - что перед ними. Только то, что за спиной. Опоздай мои ребятки на десяток минут, и достаточное количество половцев проскочило бы за засеку. Тогда живой мордвы вообще не было бы.
Беглецы добежали до леса в паре вёрст. Посидели, остыли, успокоились, поняли, что их никто не преследуют, что вообще-то - мы победили. И вернулись назад в лагерь. За долей в общей добыче.
Вечкенза, как их увидел - с кулаками полез. Снова закатывающиеся глаза, брызги слюней и слов. Пришлось вмешаться. Отряд построили, разоружили и, объяснив им их ошибку, провели децимацию. Начиная с их панка.
Было 98 человек, осталось 44.
Арифметика не нравится?
– Мне - тоже. Но против правды....
Каждого десятого вытаскивали из строя, укладывали на бревно, Ноготок показывал как рубить головы. Народ в строю стал возмущаться, бегать, толкаться. Бегунов и толкунов перебили. Успокоившихся, снова построили и снова начали отсчёт. Всем моим парням, кто до сей поры вражескую кровь не пролил, дали возможность освоить новое ремесло.
Медленно, наглядно, спокойно. Регламентировано. Вот есть такое рутинное занятие - убивать трусов. Как дрова рубить. Надо уметь.
Ноготок проводил мастер-класс: правильная постановка ног, правильный хват, замах, дыхание... Они снова разбежались... Собрали... Как говорят математики: "ещё раз и лучше"... Я уже говорил, что я зануда?
– Хорошо, больше не буду. Говорить.
Кастусь с перебитыми руками. Горячечный румянец, неровная, возбуждённая речь.
– - Что с руками?
– - А... там лезли... Твоим наручам спасибо. А то совсем без рук остался бы. А так... переломы - пройдёт... Ты... ты скажи ей...
– - Не понял.
– - Я штаны снять не могу! А она всё лезет помочь!
– - Вот слуга - он поможет. А ты, Елица-красавица, займись делом. Вадавасами своими. Кто добычу в мешок потянет - голову под топор положит.
– - Они... они не слушаются.
– - Салман, будь добр, прогуляй девушку. Непослушных... рубить на месте. Сигурд, твои славно дрались. Я это видел, я это помню. Но закон не изменился. Всё, что есть у моих людей - получено от меня.
Сигурд морщится, плямкает, уходит к своим. В два негромких рычания приводит нурманов в чувство - начинают вытряхивать барахло. Поглядев на них, на радующегося Салмана с обнажённым полуторником на плече, рядом с напряжённой, натянутой как струна Елицей, начинают разбарахлятся вадавасы. Потом - черемисы.
Мне плевать на то, что называют - "закон войны". Ничего, взятое на поле боя, не стоит жизни. Твоей личной жизни, воин. Позорная смерть мародёра под топором... Ты за этим сюда пришёл?
Я просто знаю, как стремительно, за неделю, советские войска, вошедшие в Польшу, перестали подбирать чужие вещи. После нескольких подрывов на заминированных немцами игрушках и чемоданах. Как прекратились грабежи и изнасилования в Восточной Пруссии. После полусотни "расстрельных" трибуналов Рокоссовского.
Пример - нагляден. Всё взятое в бою и после - сваливают огромной кучей в середине лагеря. Мой завхоз, притянутый за шиворот прямо к лицу, посмотрев сблизи в мои бешеные глаза, перестаёт визжать и радоваться. Спокойно, негромко, изредка нервно оглядываясь, организует сортировку трофеев.
Всё это - будет отдано бойцам. Публично. Со словами благодарности, восхваления их храбрости, стойкости. "С честью". Награда. А не - цап-царап пока никто не видит. Согласно проявленному мужеству. А не по ловкости "в хапке".
...
Мы простояли на месте только два дня. Потом двинулись домой, в Эрзянь Мастор. Невозможно оставаться - волки. Ночью хруст стоит - жрут мертвяков. Туча воронья постоянно кружит. Орёт. И - гадит.
Чуть-чуть полона, чуть-чуть овец. Чуть больше коров. Под тысячу некормленых коней. В волокушах, под вьюками. Верховые - мои да единичные выдающиеся личности.
Отпустили десятка три половцев - мужчин и женщин, кого отобрал Сурьбарь. Дали им коней, чуть корма, пики... Скачите.
Вояки сначала страшно возмущались. Я прямо спросил:
– - У их хана - бойцов втрое. Кто-то хочет новой войны?
Сурьбарь ускакал недалеко: в нескольких верстах от края "воронки" на него налетел отряд из числа бежавших с поля битвы половцев Башкорда. Я уже говорил: ошмётки разгромленного воинства опасны не для противника - для своих.
"Битые" были полны лютой злобы. За свою уверенность в победе, в неизбежности обретении чести и славы - перед битвой, за свой страх смертный и подленькое чувство облегчения "а я вот спасся" - после неё.